isskra
Название: Часы Королевы
Автор: Vedma_Natka
Бета: DreamTheCyanide, КП
Иллюстрации, баннер: ISSKRA
Персонажи: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, Майкрофт Холмс, Молли Хупер и другие
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, мистика, стимпанк
Категория: джен
Размер: 7 700 слов
Канон: “Sherlock” BBC (в антураже стимпанка)
Саммари: Майкрофт знает, что Шерлок мёртв, но у него ещё есть надежда. Ведь Королева всесильна.
Дисклеймер: Да какие права?
Примечание: Написано для «Большой Игры-3» на Slash World форуме.
Предупреждения: действие сериала перенесено в викторианскую эпоху; пострейхенбах.
Скачать: в формате .doc (с картинками) | в формате .rtf (без картинок)
Фанмикс к фанфику: ТУТ
читать дальше
Густым желтоватым смогом трудно дышать, и видеть в нём могут разве что спириты да медиумы. Небось, наниматели считают мальчишек кем-то вроде этих самых медиумов: разносить газеты подписчикам они должны и в лондонском «гороховом супе». Джей с радостью похлебал бы настоящего супу, а приходилось глотать влажный, полный пыли и угольных частиц воздух. По крайности, именно так писал про смог в газете доктор Эймз, призывавший «в заботе об общественном здоровье сокращать количество заводов и паромобилей в черте города». А то мрут люди, будто потравленные крысы. Только, знамо дело, общественное здоровье не сильно важно, то ли дело прибыль! Даром доктор тратил время и место на страницах Дэйли Экспресс — всё одно воздух лучше не станет. Но, опять-таки, если посмотреть иначе, публике нравится, когда о ней проявляют заботу, а ещё больше нравится, когда обличают других, так что статья была не совсем зряшная. Только с историей сбежавшего с деньгами кассира, вышедшей в тот же день, статья Эймза, натурально, тягаться никак не могла и даже непонятно, с чего в голове засела.
Джей знал свой маршрут назубок, вдоль знакомых стен легко топать: проводи рукой по решёткам, что огораживают рвы у домов, раскладывай газеты на нужных порогах и огибай подвалы да угольные погреба, и бидоны молочников. Перешагивай канавы, спрыгивай на мостовые, иди себе прямо.
Кажущийся призрачным свет газовых фонарей бил вверх, не слишком-то жалуя живых и вовсе не разгоняя тьму. Как в страшных историях про духи умерших. А может, нахально пытался осветить пятки ангелам — во всяком случае, так пробурчала бы Джеева бабка.
Хоть бы туман поскорее развеялся, и движение восстановилось, тогда можно будет встать на своём обычном месте и, даром, что утро пошло к чертям (ай-ай-ай, Джей, как можно так богохульствовать — пригрозила пальцем бабка в голове), ему всё равно удастся сделать выручку за целую неделю. Новость жгла руки: знаменитый Холмс оказался поддельным гением, он сам в этом признался и сиганул с крыши госпиталя святого Варфоломея — вот вам главный жареный факт, и как же хочется встать посреди улицы и заорать во всю глотку: «Невероятный скандал: Шерлок Холмс оказался подделкой! Спешите читать полное разоблачение фальшивого детектива!»
И ведь набегут, раскупят газеты даже по тройной цене, уткнутся читать с жадным любопытством, от которого руки липкие и глаза маслянистые, противные. Хотя Джею до этого дела нет: кто ему деньги дал и газету взял, тот и молодец. Потому обман, скандал, смерть — самое лучшее, от них барыш есть. Раньше Холмс приносил ему деньги своими сенсационными расследованиями, а теперь и смертью принесёт. Заплатит за обиду — ведь Джей раньше гордился, что Холмс живёт на «его» участке, и даже хвастал, как продавал ему газеты. А оно вон как обернулось.
Джей ещё подумал и решил — пока не стоит останавливаться: все забились по домам, мостовые пусты, и редкие прохожие не захотят отходить в сторону даже ради такой новости, забоятся заплутать в пугающем туманном Лондоне. В такую-то погоду грех не бояться.
Но, туман там или не туман, домой Джей не поплетётся, сколько-то он сегодня сможет продать, позже — наверняка.
Он свернул на Бейкер-стрит и приостановился. Его, как магнитом, тянуло к дому 221, хотя что там можно увидеть? Мистер Холмс даже разбился не тут, а на Гилтспер-стрит, это вовсе не рядом. Джей всё-таки не удержался, пошёл, куда хотелось. Дом как дом, такой же грязный, как окружающие, шириной в два окна, на первом этаже лавка Барнольд, света нет — спят ещё, поди. Белые воротнички, не нам чета. Было бы на что смотреть, будто он раньше этого дома не видел. Да мильйон раз пялился, всё надеялся, что «великий детектив» даст ему поручение, как, бывало, везло мальчишкам из банды Хопкинса. И пакостью же оказался этот Холмс, тьфу, вспоминать тошно.
Пока пытался взглядом в доме дыру протереть и высмотреть, что внутри, вдруг почудилось: струйка воды за шиворот потекла, холодно стало и страшно, будто кто недобрый из окна смотрит. Занавеска на втором этаже дрогнула, и Джей дал дёру раньше, чем понял, чего испугался. Не мог там стоять покойный Холмс, никак не мог. Это его сосед, доктор Уотсон, наверняка он... Убедить себя удалось, но возвращаться Джей не решился, да и зачем? Дом как дом, совсем неинтересный.
В карете уже лежал наготове труп, к тому же там сидела девушка, но она волновала Майкрофта Холмса гораздо меньше.
Он уговаривал гения совершить преступление и всем существом ощущал, как уходит время. Казалось, и сюда доносится запах тления, принесённый из прозекторской. Он будто даже усиливался.
Эразм Дарвин сопротивлялся, как мог. Он отлично понимал, благодаря кому получает ассигнования из бюджета на свои исследования. Тем более он знал, кто спас неблагополучные результаты его опытов от огласки, кто позволил им продолжить своё существование в тайных лабораториях, кто обеспечил, чтобы за ними наблюдали и искали способ исправить ошибки.
Более того, энтузиазм исследователя подстрекал: ещё одна попытка, попробуй, вдруг на этот раз получится. Тем не менее, Дарвин пытался воспротивиться настойчивой просьбе Майкрофта, отговаривал:
— Мистер Холмс, я сочувствую вашему горю. Поймите, если бы гальванизация показала себя хорошо хотя бы в части случаев, я первый предложил бы её вам. Но вы видели: люди, которых удалось оживить через несколько часов после летального исхода, уже не являются полноценными личностями. Боюсь, вы проклянёте меня, когда окончательно убедитесь, что брата вам вернуть не удалось.
Майкрофт обхватил деревянную ручку кресла пальцами так крепко, что суставы побелели. Он успеет подумать, что делать в случае неудачи, позже. Если понадобится.
— Я не стану вас винить, если попытка провалится, но мы должны хотя бы попробовать. Фамильная черта Холмсов — не терять рассудка ни в болезни, ни в старости, ни при каких обстоятельствах. Я буду уповать на неё, — обманчиво спокойным тоном сказал он.
И главное — ни одним словом не соврал.
Время мчалось всё быстрее, но, пока шла подготовка, было проще не замечать, как быстро оно утекает. Несолидная и утомительная работа ногами подчас отлично отвлекает от беспокойства. Но вот всё было готово, тело лежало на столе, к нему были подведены провода, гальваническая установка трещала и подмигивала огоньками. Майкрофт гипнотизировал её, вспоминая чертежи, которые Дарвин показывал ему в первые их встречи. Любопытно было представлять себе, в каком месте внутри громоздкого чудовища размещаются те блоки, которые ему запомнились. Во всяком случае, это лучше, чем думать, что последний план может провалиться так же, как провалился план Шерлока.
Доктор одним махом опустил рычаги, запуская установку — самое время начать тайную часть действа, чтобы оживление и возвращение разума совпали во времени.
Майкрофт взялся за холодную руку умершего, окинул взглядом лабораторию.
Никто не должен узнать, что тут происходило этой ночью. Если выплывет информация, что в этот раз оживление удалось, Шерлока не отпустят, заизучают до смерти… А потом, вероятно, попытаются оживить снова, не из гуманности даже, а для дальнейших опытов. Так что чудо — если оно случится — лучше не афишировать. Пусть все думают, что Шерлок был только ранен. А информацию о смерти легко объявить газетной уткой.
Потому их было всего трое. Дарвин, Майкрофт и мисс Хупер: её не проведёшь сказками о том, что Шерлок был жив всё это время, потому проще включить в круг посвящённых. К тому же она могла ассистировать Дарвину.
Сейчас доктор слишком занят, а мисс Хупер слишком напугана, они не обратят внимания на его действия. Впрочем, ассистентка, если и заметит, сочтёт жест Майкрофта сентиментальным порывом и промолчит, а вот Дарвин может заподозрить, что всё не так просто с рассудочностью Холмсов, поэтому лучше поторопиться. Время пришло.
Майкрофт усилием воли успокоился и закрыл глаза.
Ключ повернулся в замке.
Проход был похож на обыкновенную арку, будто Майкрофт с улицы свернул во двор. Так обыденно. Другой бы поразился, но Холмс привык держать свои чувства в узде и хладнокровно шёл вперёд. Дорога возникала под ногами сама собой и вела к Великому Древу, сиявшему вдали.
Сам путь был возможностью подготовить себя к встрече с божественным проявлением, потому простым он быть не мог. Майкрофт двигался будто в воде, наэлектризованной и нагревающейся с каждым его шагом. Мнимая вода была прозрачной, окружающее виделось даже слишком детально, как не бывает в реальном мире, где краски и чёткость съедаются расстоянием, но Майкрофт не оглядывался и не присматривался. Не хватало только утратить сосредоточенность и сбиться с дороги. У него сейчас не было права на ошибку, не было возможности повторять путь снова.
Потому Майкрофт смотрел лишь на Ясень и впитывал его совершенство. Лишь искреннее восхищение вело и помогало продвигаться впёред.
Наконец белой птицей с нижних ветвей слетела его госпожа. Та, к которой он пришёл принести повторную клятву и напомнить о привилегиях, дарованных Холмсам в давние времена. О праве и обязанности сохранять ясность слишком острого рассудка, который бывает нелегко удержать в хрупком сосуде человеческого тела. Покой безумия манил многих из его предков, что мешало служению. Безусловно, та часть паутины, которой заведовали Холмсы, была крохотным сегментом в сети миров под дланью Королевы, но и их малый труд был необходим. И пусть Шерлок чурался скромной работы по управлению реальностью, достаточно того, что верность Королеве сохранял его старший брат.
Клятва не требовала слов, свои просьбы и обеты Майкрофт произнёс уже своим появлением. Королева лишь коснулась его лба, и поток силы устремился к правой руке, которой он держал за руку брата.
Шерлок раскрыл глаза, быстро оценил обстановку в лаборатории — Майкрофт видел, как он задержал взгляд на Дарвине и его машине — и сказал:
— Я считал, что от падения с такой высоты умирают, — его голос был хриплым, воздух едва проталкивался между только что ожившими мышцами, но старший разобрал слова.
— Не всегда, дорогой брат, — криво усмехнулся Майкрофт и ощутил, как у него подгибаются колени. Всё получилось, и тело тут же решило — нет больше необходимости держаться. Он тяжело опёрся о стол, и мисс Хупер, только что замиравшая в смятении, не веря в случившееся, подскочила к нему, взяла за руку и повела к стулу, стоящему под стеной около шкафа, заполненного медицинскими склянками и инструментарием. Майкрофт поёжился — Шерлок в детстве успел внушить ему страх перед подобной мебелью: из неё вечно норовило что-нибудь выпасть и разбиться прямо под ногами.
— Это нервное потрясение, держитесь, не можете же вы получить удар в такой момент, —
тихо и торопливо говорила миссис Хупер.
Вот уж чего у Майкрофта не было, так это потрясения. Просто усталость после нескольких бессонных суток, когда он безуспешно пытался помешать Мориарти и предотвратить несчастье. А потом эта ночь, в которую он, не питая особых надежд, сделал всё возможное, чтобы вернуть брата к жизни. Доктор Дарвин тем временем подошёл к Шерлоку и принялся задавать вопросы:
— Сколько пальцев вы видите? Как вас зовут? Когда вы родились?
Шерлок отвечал тихо, но правильно. Даже не возмущался глупостью подобной проверки.
Пожилые люди часто мучаются бессонницей. Миссис Хадсон знала это по себе и страстно ненавидела ночные часы, когда — сколько ни закрывай глаза — Морфей обходит тебя стороной, зато мысли о слишком близко подкравшейся старости посетить не забывают. Ломит суставы, особенно в бедре, не перед кем бодриться и называть себя женщиной в самом соку. Остро чувствуется, что взрослые дети остались в Америке, откуда она с такой радостью вернулась в родную Англию, что от них давно не было писем, и даже здешние её мальчики тоже не дома. И от этого не спасут резко пахнущие капли, которыми снабдил её добряк Джон. Каплям не вернуть молодость телу, а детей — в дом, и потому они не помогут нырять в сон с былой лёгкостью.
Впрочем, для лекарств было уже поздно — утро подступало. Пора будить Берту и Энн, проследить, чтобы горничная не забыла перетряхнуть постели и смести пыль: обрадованная долгим отсутствием жильцов служанка отвыкла каждый день ухаживать за комнатами, но сегодня постояльцы вернутся, и к их приезду всё должно быть в наилучшем виде. Мальчики, может, и не оценят, но миссис Хадсон самой хотелось, чтобы дом встретил их теплом, уютом и запахом так любимой Шерлоком пастушьей запеканки. В клинике, когда она навещала его, Холмс отнёсся к её появлению с редкой холодностью и равнодушием. Она списала это на проявления болезни, мужчины ведь совершенно не умеют терпеть в минуты слабости. Миссис Хадсон не стала сдерживать усмешку: никто не узнает, как снисходительно она прощает Шерлоку его поведение.
Но тут, на Бейкер-стрит, он обязан с порога улыбнуться, потом восхититься её кулинарными талантами и перестать, наконец, изображать из себя восковую фигуру с выставки мадам Тюссо. Джон рядом с ним и то загрустил, так что пора брать дело в свои руки.
Охнув, Марта Хадсон поднялась с постели и, совершив утренний туалет, принялась за домашние хлопоты.
До приезда дорогих мальчиков почтальон успел прийти три раза — как только почту на имя Шерлока Холмса снова перенаправили из больницы на Бейкер-стрит, письма стали поступать десятками, как и до его падения. А один раз Джон телеграммой подтвердил их прибытие. Частые визиты почтальона усиливали переполох в доме, начавшийся с того, что камин, разожжённый на проверку, выдал такой клуб чада в комнату, что они совсем было испугались, не забился ли — самостоятельно ведь не справиться, а когда звать трубочиста? К счастью, обошлось. Потом — один к одному — загорелось масло на сковородке, хорошо, что там жарился всего лишь лук. Не велик ущерб — а ведь будь там, к примеру, мясо, могли бы не успеть послать за свежим и приготовить к назначенному времени. Обитатели дома метались, будто предстояло невесть какое событие. Нервозность достигла апогея к десяти часам, когда Холмс и Уотсон наконец приехали. Кухарка и служанка тут же затаились, готовясь тихо подглядывать, а миссис Хадсон торжественно отправилась встречать своих мальчиков.
Она раскрыла им объятья, и Джон радостно упал в них, с чувством сказав, как же он счастлив вернуться домой, а Шерлок стоял истуканом, с равнодушным выражением лица.
Только когда Марта чуть растерянно обратилась к нему:
— Шерлок, ну что же ты стоишь как неродной? — лишь тогда растянул губы в резиновой улыбке, тоже обнял, но скованно, будто ему было трудно это делать. Миссис Хадсон испугалась: уже полтора месяца прошло, неужели до сих пор сломанная рука болит? И приподнятое настроение исчезло.
— Я тоже рад, — буркнул Холмс, прошёл в коридор, скинул пальто, сгрёб стопку писем со стола и поднялся наверх, не оглядываясь, будто и не отсутствовал долго.
— Извините, миссис Хадсон, — Джон довольно кисло улыбнулся, — боюсь, падение сделало его ещё худшим мизантропом, придётся нам привыкать. Впрочем, я уже практически привык, и вы сможете.
Уотсон похлопал её по руке и поспешил наверх к Шерлоку, даже не раздеваясь. Марта слышала, как он сердито заметил, открывая дверь в общую гостиную:
— Вовсе не обязательно быть таким неприветливым.
Что ответил Холмс, она не расслышала.
«Ничего, устал с дороги, бывает, — объяснила себе Марта. — Придёт в себя и успокоится».
Но маленькая холодная заноза в сердце не спешила отпускать.
— А я говорю, он механический, и буду стоять на этом до последнего, — горячилась Энн. — Разве я не помню, каким был настоящий мистер Холмс? Он был весёлый джентльмен. Конечно, иногда впадал в меланхолию, но в другое время мог и со мной пошутить, а уж сколько с доктором Уотсоном смеялся! Я сама видела, как он скакал козой оттого, что ему попалось удачное преступление.
После торжественного обеда — нечасто им удаётся собраться вместе — семья расположилась в большой комнате. Бабушка лежала в кровати, отец шуршал газетой, мама уселась вязать. Только младшие не сидели спокойно, а возили туда-сюда по полу сломанный подсвечник, даже Томас включился в игру, хотя ему уже двенадцать, совсем взрослый.
Самое время рассказать о волнующем. За обедом Энн заговорить не решалась, чтобы никто не поперхнулся, и была права: её подняли на смех. А ведь она не просто так придумала! У неё были факты! О, не думайте, что можно прислуживать великому детективу и совсем ничего не узнать о фактах, благодаря которым раскрывают всякие преступления.
— А этот новый совсем на мистера Холмса не похож. Лицо — что у твоего истукана, а уж когда попытается улыбнуться, понимаешь: истукан был бы лучше. Честнее. Лавочник, к которому приходишь сказать, что отменяется большой заказ и нужно вернуть задаток — и тот улыбается душевнее. Этот подменыш не радуется, не огорчается, ест, когда ему доктор прикажет, не хандрит и не стреляет по стенам…
— Ох ты, Господи, страсти-то какие! И слава Богу, что не стреляет. Он, конечно, порядочный джентльмен, но стены портить негоже, я всегда говорила…
Отец что-то неразборчиво буркнул и пыхнул трубкой.
— Ещё этот механический хуже расследует преступления. Я сама слышала, как доктор его утешал, но не больно-то он нуждался в утешениях. Что ему до людей? Но это всё — не главное! Я сама видела!
Энн победно осмотрелась. Не то чтобы внимание было приковано к ней, но её определённо слушали.
— Что ж ты видела? — спросила нетерпеливо матушка.
— Я видела, как с него сполз кусок парика, вот тут отогнулся, — она показала на себе, — а под париком был металл! Доктор Уотсон, когда заметил, подскочил и стал эти волосья поправлять, я вроде вышла, но специально посмотрела — он их подклеил. Выходит, он знает, что живёт с механическим человеком, так-то!
Матушка даже вязать перестала.
— Батюшки-светы! Так ты что, уволишься оттуда, что ли? Такую хорошую работу ещё поискать надо.
Отец вынул трубку изо рта, и все умолкли.
— Ишь чего удумали, сороки! Послушать Энн, так механический даже повоспитаннее живого будет. А работу просто так бросать — не дело. Я дозволения не даю, поняли? Трещотки.
И снова уставился в газету.
Можно подумать, Энн рвалась уходить. Вовсе даже и нет! Любопытно же, как дальше будет. Всё равно узнают, что мистер Холмс механический, и в газетах напишут. Написали же, что настоящий Холмс вовсе не разбился, и всё написанное про него в «Дейли Экспресс» — обман. Может, у Энн даже интервью возьмут, а почему нет? Так она будет к этому готова и расскажет историю во всех подробностях, уж будьте покойны.
Молодой человек, подпадающий под описание: волосы светло-русые, без усов и бороды, рост пять футов восемь дюймов, телосложение астеническое, белый, без особых примет — расположился в кресле для посетителей и рассказывал что-то Холмсу и Уотсону. Доктор подался вперёд и явно сопереживал, Холмс, как обычно, то ли слушал, то ли думал о своём, полуприкрыв глаза.
Прежде чем выступить вперёд с коронной фразой, инспектор огляделся. Дневной свет заливал гостиную, казавшуюся поразительно убранной: по столам и на полу больше не валялись рычажки и шестерёнки, не шуршали приводы маленьких непонятных приборов, не пыхали паром двигатели, в комнате не пахло машинным маслом и припоем. Правда, на каминной доске рядом с черепом поселился не виденный ранее Лестрейдом прибор. Его механическая часть соединялась со стеклянными трубками, в которых переливалась красная жидкость. Выглядел он довольно зловеще, зато был всего один, прочие оказались куда-то упрятаны. Похоже, новообретенная страсть Холмса к механике, с которой он изменил своей любимой химии, временно утихла. А лучше бы навсегда.
Инспектор не одобрял этого увлечения, хотя сам понимал, что такое отношение смешно. Его консультант не изменился из-за пристрастия к технике, скорее наоборот — он увлёкся механикой, потому что стал иным после падения. И всё же одно шло рядом с другим, и новое хобби, как и новый Холмс, вызывало у инспектора чувства, близкие к отвращению. Казалось бы, радоваться надо: Холмс теперь не задирал его подчинённых, не старался примчаться на место происшествия раньше сотрудников полиции; кажется, вообще помогал в расследованиях лишь по привычке, а сам рвался поскорее вернуться домой, к своим железкам. Впрочем, он этого не говорил, да и вообще теперь говорил гораздо меньше, суше, исключительно по делу или отвечая на вопросы. Вот только у Лестрейда мурашки по коже шли от его бесстрастных интонаций. Порой думалось: если бы человекоподобные автоматы, которыми любили пугать своих читателей бульварные газетёнки, уже изобрели — Холмса принимали бы за одного из них. Впрочем, и это заблуждение, скорее всего, оставило бы сыщика безучастным.
Лестрейд мечтал разбить это неестественное спокойствие. Именно потому с таким удовольствием произнёс:
— Мистер Джон Гектор Макфарлейн! Вы арестованы за преднамеренное убийство мистера Джонаса Олдейкра, — ему казалось, что излишнее выказывание чувств должно всколыхнуть эмоции сыщика.
Два полисмена пыхтели позади, не выступая вперёд, пока инспектор не прикажет, или подозреваемый не выкинет чего.
Макфарлейн поднялся и побледнел до синевы. Оглянулся на Холмса, но тот отстранённо смотрел куда-то вбок. Раньше он наверняка запротестовал бы: когда клиента арестовывают прямо у тебя в доме, это задевает честь сыщика — но сейчас ему явно было всё равно. Пришлось вступиться Уотсону, выторговавшему для растерянного адвоката Макфарлейна возможность рассказать его историю, и Лестрейд согласился, вновь надеясь расшевелить мумию-Холмса. Однако рассказ был выслушан, полисмены увели Макфарлейна, а Холмс всё сидел в кресле, точно статуя. Лестрейд нарочно задевал его, высказывая очевидно неверную версию, настаивая на ней с упрямством мчащегося в бой носорога, называл теории Холмса слишком мудрёными, но тот парировал равнодушно, будто отмахиваясь. Это было оскорбительно. Инспектор ушёл, отказавшись от чая и в очередной раз унося тяжесть на душе.
Каждый раз после такой беседы Лестрейду, так и не сумевшему вызвать хотя бы призрак старого Холмса, казалось, будто он утратил нечто важное. Хотя его коллеги одобряли перемену в манерах сыщика. Полицейские находили, что теперь, когда не слышно привычных колкостей и грубостей, иметь с ним дело стало гораздо приятнее. Но инспектор не мог с этим согласиться. Прежний Холмс был куда человечнее.
Тик-так, тик-так — если прислушаться, за этим звуком можно услышать тихий шум тока крови, похожий на шорох прибоя. Тик-так, шшур, тик-так, шшур.
Эти звуки могли бы успокаивать, но он и не беспокоился. Уже полгода, с того самого дня, как пришёл в сознание и услышал вместо привычного «тук-тук» механическое «тик-так».
Шерлок до сих пор не решил эту загадку. Первое и главное предположение — что ко всему прочему ему провели операцию по замене сердца на механическое — не нашло никаких подтверждений. Следов операции не было, в то время как с головой Дарвин поработал достаточно грубо, сделав металлические накладки, скреплявшие череп. Кожа вокруг них чесалась и зудела. Там, где сломанная кость пропорола изнутри руку, остались шрамы, а срастающиеся мышцы долго болели. В области сердца ничего не беспокоило, не было оснований. Даже рёбра тогда сломались только нижние правые, они никак не могли затронуть сердце или ведущие к нему сосуды.
Расспросы тоже не помогли. Доктор Дарвин, Молли и брат по отдельности давали непротиворечивые показания о проведённых над ним процедурах, и операцию на сердце никто не упоминал. Могли, конечно, сговориться, но рассказывали убедительно, Шерлок замечал в их историях мелкие расхождения, которые всегда бывают, если нет сговора. Брат мог бы научить их достоверно лгать, но оставался открытым вопрос: зачем говорить правду про то, как он умер и был оживлён, и скрывать куда менее важный факт о замене отдельно взятого органа? Логика и здравый смысл в этом не прослеживались.
Шерлок стал интересоваться секретными исследованиями, проводимыми государством и частными лицами, что дало немало любопытных результатов. Он причастился ко множеству тайн. Ближе всего к искомому было то, что трансплантацию органов действительно практиковали, но не механических, а от человека к человеку. Элементарный расчёт — создать рабочее искусственное подобие органа было дороже, чем взять готовое из другого тела. Тем не менее, исследования в этом направлении велись, однако пока далеко не продвинулись.
У Шерлока появилась версия: может, потому всё и держится в строжайшей тайне. Искусственное сердце, не требующее завода и не оснащённое паровым двигателем, который затруднительно поддерживать в рабочем состоянии внутри человеческого тела, было бы так же дорого, как цельный алмаз равных размеров, или ещё дороже.
Джон, которому Шерлок расплывчато жаловался на что-то вроде тахикардии, неоднократно слушал его сердце и признавал: оно работает отлично. Не выказывал никакого удивления странными звуками, лишь беспокоился о его здоровье. Его, конечно, могли предупредить, но Джон не умеет настолько хорошо врать. Или научился?
Они отдалились с Уотсоном. Шерлок пытался его изучать, а это невозможно со слишком близкого расстояния. Джон принял охлаждение далеко не сразу, метался, пытался объясниться, старательно увлекался механикой наравне с Шерлоком, чтобы помогать, прибегал к лести и фальшиво хвалил за малейшие достижения, будто мог обхитрить детектива. В итоге Шерлок пришел к выводу, что Джон не научился врать, к тому же их отношения стали более оптимальными, освободившись от части ненужных эмоций.
Лишь раз он обдумывал возможность вскрыть себе грудную клетку и посмотреть, что там. Нашёл подобный вариант нерациональным. Кроме того, у него была отличная задача, решить её таким образом — всё равно, что подсмотреть ответ в конце учебника. Никакого интереса.
Эта новая задача затмевала всё остальное, даже поимку шайки Мориарти и суд над ними. Хотя Шерлок был доволен тем, что эту скучную работу сделали, и его друзья в безопасности, это удовольствие было больше похоже на удовольствие экипажа, съехавшего с кривой дороги на ровную накатанную мостовую. Ничто не мешает, не заставляет дребезжать и ехать медленнее. Не отвлекает от главной загадки, скрытой внутри него.
Когда он думал о тиканье и закрывал глаза, перед его глазами всплывали часы. Всегда одни и те же: медные карманные часы на цепочке, не круглые, а чуть вытянутые, они громко тикали и показывали не только час, но и день. Сегодня сто восемьдесят второй день, отсчитывая от момента, который можно считать вторым рождением. Время они показывали точно, он сверял с настоящими часами, и если случались расхождения — это значило, что настоящие часы спешат или отстают.
Тик-так, шшур, тик-так, шшур.
Хуже не будет. Не может, не имеет права быть хуже. Хуже уже было, причём настолько, что дальше некуда, просто невозможно и даже вспомнить страшно. Хорошо, что пришёл волшебник — доктор Дарвин, взял Молли в ассистентки и заставил Стикс повернуть вспять. Но Лета взяла своё. Или там были не Стикс и не Лета? Молли ведь не могла пойти за Холмсом, не видела, что с ним случилось за порогом, только знает: он забыл там что-то очень важное и делавшее его человеком, которого она… к которому она была неравнодушна.
Молли и сейчас неравнодушна, но мистер Холмс — нет, Шерлок, в мыслях можно назвать заветным именем — стал другим, неправильным, будто вернулся назад не целиком, а лишь частично.
Возможно, в том, что так случилось, есть вина Молли.
Возможно, её задача — это исправить.
Не попробуешь — не узнаешь, верная ли идея пришла в голову. Шерлок тоже любит проводить эксперименты, чтобы узнать точно. А хуже не будет. Осталось убедить себя в этом, чтобы не краснеть, не бледнеть и не трястись, когда Шерлок придёт, и она попробует воплотить задуманное. Сегодня.
Она попробует сегодня.
Шерлок прислал телеграмму, как обычно, сухую и лаконичную: «Подготовьте тело Бенджамена Дорсета, буду в семь. Холмс».
Его острый, чёткий почерк доставлял неизъяснимое удовольствие1. Молли любовалась им и всегда сохраняла телеграммы, хотя в них не находилось слов, о которых она мечтала. Они были чисто деловыми, как и полагается телеграммам. О письмах от Шерлока Молли оставалось только мечтать.
Девушка расправила бланк и раскрыла книгу, чтобы заложить внутрь, распрямляться: бумага загнулась при доставке.
Книга открылась на сказке «Кэт-Щелкунчик». В глаза сразу бросилось предложение: «И они поскакали — принц и Кэт — через зелёный лес. Собака бежала впереди и показывала дорогу. А Кэт рвала на скаку спелые орехи и прятала их в карманы».
Вот откуда Кэт могла знать, что именно орехи помогут ей спасти и сестру, и принца? Или просто повезло? В сказке не говорится.
В сказках чаще всего есть мудрая птичница, которая подскажет, как расколдовать жениха, ну а если нет такой помощницы — героине просто везёт. Случайно обронённая в отчаянии слеза, обещание выйти замуж или поцелуй оказываются единственным средством, которое может спасти зачарованного принца.
Слёзы, во множестве упавшие на тело в ту самую ночь, не помогли.
Но сказки обязаны хорошо заканчиваться, поэтому Молли придётся довести дело до конца.
Шерлок эффектно появился, когда заходящее солнце золотило стены лаборатории. Молли просто решила, что эта комната более романтична, если вообще можно говорить о романтике в Бартсе, и ждала его тут.
Наверняка Шерлок раскусит её манёвр, он всегда обо всём догадывается, ну и пусть. Лишь бы помогло. А Молли будет легче в выбранном ею месте.
Холмс равнодушно поздоровался, аккуратно повесил пальто — а раньше любил просто небрежно швырнуть на спинку стула — и поинтересовался, подготовила ли она тело. Не доверял памяти и профессионализму Молли.
— Мистер Холмс, сначала я должна кое-что… — Молли отложила книгу сказок и подошла к нему почти вплотную. Запнулась и залилась краской, как и следовало ожидать.
— Да, мисс Хупер? — Шерлок смотрел на неё без интереса — видно, думал, что она, как обычно, предложит сварить ему кофе. Даже не проявлял нетерпения, а раньше требовал бы поскорее показать ему труп, ради которого приехал сюда. Наверное, смешно, что Молли любила его таким? Ведь и тогда он был к ней равнодушен. Но сейчас он равнодушен ко всем, и это куда больнее.
Поэтому девушка сделала последний шаг, положила ладонь на грудь Шерлока и прикоснулась к его сухим губам своими. С тем же успехом можно было бы поцеловать его в щёку — поцелуй вышел бы столь же невинным, почти детским.
— Я бы… вышла за тебя замуж, если бы это помогло. Только вернись, пожалуйста, — непрошеная, ненужная слеза выкатилась из глаза, Молли не стала её утирать, всматриваясь в Шерлока.
Тот чуть нахмурился, кинул взгляд на книгу, и на его лице отразилось понимание. Он положил руку на затылок девушки, чуть притянул к себе и поцеловал. Поцелуй не был нежным, приятным тоже. Холмс будто обследовал полость её рта, он мог бы так же последовательно обследовать Дорсета, ждущего внизу, разве что не языком. Молли отстранилась в испуге.
Солнце как раз перестало освещать лабораторию, и, может, поэтому Молли стало зябко. Она плохо видела в сумерках и потому не любила их.
— Надеюсь, теперь вы убедились, что сделали всё возможное для моего исцеления, мисс Хупер? Или есть ещё какие-то упущенные детали? Не стесняйтесь, действуйте. Только предупредите, если меня нужно чем-то обрызгать или посыпать: я прежде надену лабораторный халат. Хочу окончательно решить вопрос, чтобы он не мешал вашей работоспособности, — Холмс даже не иронизировал, не смеялся над её глупостью. Добивался одного: чтобы ему не мешали.
Его фигура казалась зловещей в наступившем полумраке, он будто стал выше, и Молли сделалось страшно. Она стояла, прижимая ко рту тыльную сторону ладони, чтобы не закричать. Когда пауза затянулась, качнула головой:
— Нет... нет. Вы невозможны! Немыслимы!
Девушка выбежала за дверь, но успела услышать брошенное вслед:
— Но я мыслю! Разве это не главное?
Однако рядом не было доктора Уостона, чтобы ответить на вопрос Шерлока.
Джон сидел на заправленной кровати, смотрел на «рыбий хвост» пламени в светильнике и пытался думать. Перед выездом нужно проверить свой саквояж. Да, обязательно нужно. Может, там бинтов не хватает. Или йода. Хуже всего, если нет настойки брома. Даже принимая лекарство, он не всегда держится. Держаться нужно. Так положено. И без лечения вообще плохо. Плохая вещь — меланхолия. Ей нельзя сдаваться.
Саквояж стоял перед ним с раззявленной пастью, и в неё было страшно смотреть. Тело будто окаменело, и шевельнуться казалось просто выше человеческих сил. Чёртова меланхолия. Medice, cura te ipsum! 2
— Джон, поспеши, нам скоро выходить, — он вздрогнул. Шерлок вовремя напомнил о времени, а то они могут и опоздать.
Детектив заметил, что Уотсон не в порядке, едва ли не раньше его самого. Теперь, когда ему было что-то нужно, Шерлок мог поторопить, лишний раз повторить — не раздражаясь при том. Будто заботился. Но, конечно, это был лишь его обычный эгоизм. Просто он научился получать желаемое, не тратя лишних эмоций. Сухой расчет, не более.
Джон поднялся тяжело, как старик. Даже это было трудно, вялое тело отказывалось двигаться и, казалось, сейчас начнёт поскрипывать в суставах.
Они всё равно могли бы опоздать — Джон, как это часто случалось с ним в последнее время, растерялся, когда, проверяя саквояж, увидел, что не хватает градусника. Он напрочь позабыл, куда положил несчастный термометр. Сначала замер в растерянности, а потом принялся бестолково открывать ящики бюро, хотя там нужной вещи точно не было. В конце концов, именно Холмс помог ему окончательно собраться и выйти из дома. Да, термометр одолжил тоже он. Зачем — Джон не стал даже спрашивать. Его это не волновало.
Шерлоку, разумеется, повезло с транспортом. Так всегда случалось. Если пустой кэб не проезжал по улице в тот момент, когда детективу взбредало в голову куда-то ехать, то уж на его свист экипаж немедленно выезжал из-за угла. Так что промашка Уотсона не слишком им помешала. Успокоившись Джон несколько воодушевился, а может, просто предвкушение смены обстановки подняло настроение. Иногда кажется, что стоит уехать — и все тревожащие беспокойные мысли останутся дома, о них можно будет забыть как минимум до возвращения. Так или иначе, Джон ощутил, что расставание с Лондоном его почти радует.
Тусклый и давно изученный пейзаж не стал намного интереснее ночью, и, возможно, оттого Джона потянуло на беседу, хотя в последнее время они с Шерлоком общались всё меньше. Уотсон понимал, что это он замкнулся, но и друг не пытался ничего с этим поделать. Зато сейчас Джон спросил то, о чём думал с тех пор, как Шерлок заказал билеты. Джон не терзался вопросом, подобные мелочи не слишком волнуют, когда весь мир кажется будто припорошенным пылью, малопривлекательным и в общем неинтересным. Просто было непонятно.
— Почему мы едем в Манчестер на поезде? Туда летают дирижабли, не думаю, что, ведя расследования для мистера Маньира, мы стеснены в средствах на транспортные расходы, — Джон задал вопрос почти весело, разглядывая блики от фонарей, скачущие по лицу сыщика и придающие ему видимость оживления.
— Чёрт! Я даже не подумал! — Шерлок удивился, почти растерялся.
Оживление больше не было кажущимся, сейчас он был ближе всего к тому, прежнему Шерлоку за всё последнее время. У Джона забилось сердце в предчувствии и надежде на то, что сейчас ситуация переломится. Что всё пойдёт на лад.
Сыщик сложил руки в типичном жесте, Джон затаил дыхание, боясь сбить момент, но долго этого делать не пришлось — озарение не заставило себя ждать.
— Я понял. Дирижабли теперь всегда напоминают мне тот, полный трупов — символ моего провала. Как глупо! Назад мы обязательно полетим, нужно избавляться от таких нелепых ассоциаций, — он так энергично тряхнул головой, что Джону даже почудилось, будто с него сейчас съедет цилиндр. Захотелось поправить его и улыбнуться Шерлоку.
— Думаю, это естественно, — горячо возразил Джон. — Я рад, что твои чувства начинают пробуждаться, правда рад…
— А я — нет, — резко перебил Шерлок. — Разве не этого прекрасного состояния отточенности ума я добивался всю мою жизнь? И теперь терять свои достижения? Я сделаю всё, чтобы не позволить эмоциям снова захватить меня. И был бы признателен, если бы ты не мешал мне в этом, раз уж не можешь помочь.
От первой же фразы Джон сжался. Крах, полный крах надежд. Это была мимолётная иллюзия, которая так легко разрушилась. А уж когда Шерлок выплюнул слово «эмоции» скривившись, будто оно жгло ему рот, Джон вовсе застыл. Он не возразил, не сказал ничего — потому что не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться. Его руки похолодели, а внутренности будто ожгло свинцом.
Джон сейчас понял наконец то, что давно поняло его тело. Не зря ему не хотелось жить. Шерлока, которого он любил, с ним нет. Он умер тогда, разбившись перед Бартсом.
Эразм Дарвин с тоской посмотрел за окно на полную луну: в такие дни в Бирмингеме идёт собрание Общества Луны, и, хотя тут, в Лондоне, тоже хватает одарённых людей, дух той прекрасной компании слишком памятен, а воспоминания о ней идут рука об руку с печалью по ушедшему времени. Оно всегда кажется лучше настоящего, и возвращаются мысли о том, что зря он согласился переехать в Лондон.
Надо сказать, сегодня ему компанию составлял Майкрофт Холмс, тоже интеллектуал, печально лишь то, что избранное им политическое поприще так далеко от интересов самого Эразма. Ещё большее сожаление вызывала причина, по которой, как догадывался Дарвин, мистер Холмс пришёл сюда.
Они уже обменялись приличествующими случаю приветствиями и любезностями, и пришла пора перейти к делу, но доктор не собирался торопить своего визави. Уж лучше любоваться на ночное светило.
Наконец мистер Холмс разрушил тишину.
— Я уверен, доктор, что вы знаете, беспокойство о ком привело меня к вам.
— Не в первый раз, — Эразм улыбнулся. — И я жду вашего подробного рассказа, так как со своей стороны никаких ухудшений не вижу и нахожу, что обследования вашего брата скорее полезны мне как учёному, но не ему как пациенту. Насколько я понимаю, Шерлок в полном порядке.
— Вы ошибаетесь, — расслабившийся было, подававший реплики чуть в сторону, Майкрофт подался вперёд, — хотя истоки ваших заблуждений понятны и очевидны. Вы не знали Шерлока до того. Вы даже не представляете, сколько он утратил.
— Люди меняются после потрясений, а возвращение к жизни после смерти нельзя назвать обыденностью. И, вспомните, ситуация, которая привела к несчастному случаю, тоже могла сломить вашего брата морально, — возразил Дарвин, и не добавил, что, по его мнению, собеседник предвзят. Хотя доктор действительно считал, что Майкрофт несправедлив, но понимал: обвинения тут не помогут. Он и раньше высказывал некоторые сомнения в состоянии брата, однако Эразму удавалось побороть их, воспользовавшись своим авторитетом. Но сейчас было видно, что Холмс накопил не один-два аргумента, а множество, и пришёл за тем, чтобы его убедили в собственной неправоте. Этого ему хочется более всего прочего, и всё же, боясь ошибиться, он будет упрямо отстаивать своё мнение. Майкрофт — не экзальтированная дама, которой достаточно просто спокойного повторения одного и того же на разный лад: всё будет в порядке, и точка. Доктор обещает. Холмсу нужны убедительные контраргументы. Очень убедительные.
Это был настоящий словесный бой.
Майкрофт рассказывал о том, каким Шерлок был и каким стал. Его страстный монолог, полный ёмких образов, убедил Эразма в том, что тут можно говорить о проявлениях некоей душевной болезни, и он бы хотел развить эту тему, тем более Холмс-старший далеко не всегда с такой готовностью давал ему необходимый материал для размышлений и сравнений. Беда заключалась в том, что Майкрофт знал: Шерлок умер, а потом воскрес, и именно это повергало его в панику. Он настороженно кружил вокруг этой темы, не давая увести себя от неё. Холмс страшился и оттого искал, где за изменением поведения брата стоит нечто большее, чем обычная болезнь. Дарвин не предполагал, что Майкрофт проявит такую склонность верить в нечто мистическое, но Холмс говорил:
— Вы вернули к жизни тело Шерлока, предрасположенности Холмсов помогли сохранить ему разум, но смотрите, как многое попало в лакуну между тем и другим. Даже его способности к расследованию, некогда феноменальные, потускнели. Я убеждаюсь, что человек — действительно нечто большее, чем сочетание разума и тела, возможно, тут есть смысл говорить о душе.
— Я бы назвал это не так громко. Скорее у вашего брата стали менее выразительны чувства и эмоции, знаете, мистер Холмс, я сталкивался с подобным. Позвольте рассказать вам одну историю, возможно, она вас убедит. Некая мисс, назовем её мисс Н., страдала похожими симптомами, случилось это после того, как отец отказал её ухажёру. Семья заметила не сразу — ведь это вполне простительно, что девушка может несколько расстроиться в подобном случае, коль скоро кавалер ей нравился. Однако состояние, в которое Н. впала в итоге, никак нельзя было назвать нормой. Девушка стала чрезвычайно послушной, она делала то, что ей указывали, ела то, что ей положили в тарелку, но не проявляла своих желаний вообще. В целом её существование напоминало обычное: она, как и раньше, вставала и ложилась, шла обедать и рукодельничать, но в свободное время просто сидела, сложив руки и глядя перед собой. Её спрашивали, о чём она думает, и она отвечала: ни о чём. Сёстры говорили, будто феи подменили их всегда весёлую сестру куклой, хотя на самом деле девушка просто была больна. Её пришлось расшевеливать физическими упражнениями, беседами. Гипноз и электричество не помогли вовсе, и, откровенно сказать, в данном случае лучшим выходом было выдать её замуж за того молодого человека, к чему в итоге и пришли родители. Конечно, не все случаи так просты и очевидны, но ваши описания, мистер Холмс, кажутся весьма похожими.
Разумеется, рассказ не развеял убеждённости старшего Холмса.
— Не думаете же вы, что я так легко пришёл к подобным выводам? Мой брат не просто изменился, он влияет на окружающих. Люди его опасаются, инспектор полиции, с которым он работает, сделался более нервным и подозрительным, а уж как пострадали домашние... Знаете, навещая брата, я ощущаю, будто в доме свежий покойник. Насколько домашние были веселы, настолько стали печальны — это касается даже прислуги. А невроз доктора Уотсона? Этот некогда смелый человек, не боящийся смотреть в глаза смерти, теперь — невротик! Я опасаюсь, как бы ему не пришлось лечь в клинику для душевнобольных, его состояние внушает серьёзные опасения.
«Особенно если он будет мешать вашим планам», — подумал Эразм Дарвин и промолчал. Есть вещи, которые не говорят в лицо Майкрофту Холмсу. Вместо этого он рассказал, как даже простое тревожное состояние одного человека естественным образом влияет на его близких, и что присутствие душевнобольного действительно угнетает.
Холмс верил и не верил, в какой-то момент доктор понял: есть нечто, о чём он не говорит, но что убеждает его лично. Точку зрения Майкрофта относительно брата сейчас переломить нереально, наоборот, спор лишь укрепил его в собственных заблуждениях. И тут доктор Дарвин испугался за Шерлока. Майкрофт — человек волевой и склонный к сильным решениям. Кто знает, чем это обернётся для его брата?
Эразм не думал долго — наоборот, решение было простым.
— Как бы там ни было, правы вы или я — сейчас наш спор сугубо теоретический, в то время как гораздо важнее практический подход. Для этого вашим братом нужно заняться всерьёз. Я предлагаю вам отдать брата под мой присмотр. Вам ведь известно, в моей лаборатории всем оживлённым созданы хорошие условия, куда лучшие, чем в любой клинике. Хотя большинство из них и не заметит разницы между приличными апартаментами и ямой, вашего брата это явно не касается. И опасность находящихся в лаборатории для окружающих исключена, вы прекрасно знаете, какая там система охраны.
Майкрофт кивнул. Эразм продолжил:
— Я приложу все усилия, чтобы разобраться в случае Шерлока и помочь.
— Я верю вам, доктор! — и по тому, с какой страстью Холмс это воскликнул, Дарвин понял: он испытал немалое облегчение от того, что эту мысль не пришлось высказывать самому. Что ж, он действительно любил брата и желал ему добра — в своей непростой манере.
А Дарвин ощущал себя ответственным за Шерлока как за своё детище, да ещё и лучшее. Самое удачное, самое живое.
Потому участь Шерлока Холмса была решена.
Досадное чувство, похожее на тоску, заставляло уходить прочь, бежать всё дальше и дальше в поисках островка покоя. Может быть, тогда удастся понять, что пошло не так.
Шерлок обнаружил себя идущим по анфиладам ледяных залов и остановился. Он не ожидал, что поиск занесёт его сюда. Наверное, Королева опять решила поиграть с ним. Что ж, пусть так, но разыскивать её в огромном жилище он не собирался, пусть сама приходит.
Зал, в котором он остановился, как и все прочие, переливался в свете северного сияния. Холодно отчего-то не было, хотя тут явно должна царить стужа. Теперь Шерлок рассмотрел, что дворец нерукотворный: стены чертогов намела метель, окна и двери проделали буйные ветры. Фантастическая природная красота была подавляющей и не говорила ни о чём, кроме могущества хозяйки. Её личность не отпечаталась в обстановке, или же Шерлок просто не умел прочесть окружающее, слишком отличное от того, к чему он привык.
— Приятно видеть тебя здесь, мой мальчик.
Высокий голос отразился от стен и потолка и раздался будто свыше. Шерлок обернулся. Позади него стояла высокая, стройная, ослепительно белая женщина, глаза её сверкали, как звёзды, но в них не было теплоты.
— Я вижу, ты созрел для служения мне.
— Нет!
— Ты мог бы быть и полюбезнее после того, как я помогла тебе ожить и сделала подарок, о котором ты так долго мечтал.
Королева и впрямь могла сделать то, о чём говорила, с её-то властью, но откуда Шерлоку было знать, что она не обманывает?
— Какая у тебя короткая память, мой мальчик, позволь я помогу тебе её освежить.
Она приблизилась и поцеловала Шерлока в лоб. Её поцелуй был холоднее льда и пронизывал насквозь. Он взломал оковы памяти, и Шерлок будто снова пережил тот момент, когда кромешная тьма, в которой невозможно было понять, куда можно податься и не придётся ли провести в ней вечность, осветилась появлением Королевы.
Она за руку вывела его к собственному телу, а по пути навязала ему подарок.
— Ты не будешь мне должен, но поблагодаришь неоднократно. Я просто восхищаюсь твоим стремлением к совершенству, так что не смей даже думать об отказе, — сказала она тогда.
И Шерлок действительно не посмел даже помыслить о сопротивлении. Королеве он был обязан тем, что сердце больше не билось, а эмоции не переполняли.
— Нет! Забери его назад, я вовсе не этого хотел! — прежде всего, Шерлок не хотел быть ей обязанным хоть чем-то. Младший Холмс не обязан служить, его присяга всегда добровольна, и выбор Шерлока был — не приносить её.
— В самом деле? Вот какова твоя благодарность, — она усмехнулась.
Шерлок покраснел, вспоминая, как отстаивал достоинства своего нового состояния перед Джоном, и тут же полностью осознал, что подарок действительно оказался не таким, как он себе представлял. И отказаться от него стоило не столько потому, что он вёл к служению, но потому, что не давал нужного.
— Я хотел очистить разум от лишнего, чтобы стать лучшим мыслителем. Но на самом деле я сейчас вижу со всей ясностью — то, что казалось ненужным, им вовсе не является. Наоборот, я стал хуже понимать людей, это мешает мне работать. Мешает жить, — тихо прибавил он.
— Лишь по человеческим меркам. Ты так и не захотел взглянуть на это правильно. Что ж, подарок я не заберу, но не запрещаю тебе избавиться от него самостоятельно, раз уж ты не умеешь его оценить по достоинству. Ты всегда мог это сделать, но он тебе нравился. Не бойся, я не буду мстить. Ты любопытный мальчик, но не один ты интересен мне. Хотя и жаль!
Жаль! Жаль! Жаль! Ужаль! Эхо будто откалывало от стен пригоршни снега, и они закружились в танце, унося Шерлока прочь.
Он проснулся и сел в постели. Тиканье в ушах казалось оглушительным, бисер пота выступил на висках и лбу. Воздух был словно чужим, незнакомым.
Впрочем, почему «словно»? Так и есть, Шерлок ведь в лаборатории доктора Дарвина, среди прочих недочеловеков, воскрешённых, но так и не ставших действительно живыми. Объекты для изучения, по которым пытаются понять, в чём заключается ошибка. Его тоже сочли человеческим мусором, годным лишь для экспериментов.
Шерлок обхватил себя руками. Только сейчас он в полной мере ощутил свою обиду на тех, кто так легко его отверг. Ведь сначала он думал лишь о том, что есть шанс наконец приблизиться к разгадке случившегося с ним, потом с удовлетворением отмечал, как удачно, что теперь он не подвержен влиянию стихийных чувств и не натворит глупостей — каким же он был идиотом, Господи! Не связал исчезновение чувств и странности его нынешнего сердца, даже не вспомнил о Королеве, просто не хотел о ней думать. Ему всегда была неприятна мистика, она чужда рациональному. И в самом деле, раньше всегда и всему находились лучшие объяснения, чем связанные с запредельными чудесами. Но стоило догадаться, что собственный случай — исключение, ведь он точно знал, что семья связана с непостижимым.
А еще большим идиотом он был, разрушая немногочисленные дорогие ему отношения. И в итоге бывшие друзья предали его. Ведь, когда Майкрофт уводил его, миссис Хадсон стояла в коридоре, сминая в руке платок, но от проходящего мимо Шерлока неосознанно подалась назад, как от чумного. А Джон просто сидел в кресле, сжимая палку, едва взглянул на них и отвернулся, процедив прощание сквозь зубы. Разве можно было такое представить год назад? Тогда Уотсон кидался защищать Шерлока, невзирая ни на что, он верил в друга, вопреки всему, а сейчас просто ждал, пока его уведут. Уберут из дому, как ненужную вещь, неуместно напоминавщую о том, чего не вернуть.
Шерлока затрясло. Он уже запамятовал, что такое сильные эмоции, а сейчас они накрыли его волной. Образ равнодушного Джона не оставлял, отказывался уходить из головы, хотя друг в воображении отворачивался, игнорировал Шерлока. А когда тот решил прикоснуться к нему и тем обратить на себя внимание, Джон повернулся и с вежливым удивлением спросил:
— Вы кто?
Шерлок забыл и то, какую боль эмоции умеют доставлять. Грудь судорожно сжималась, не давая толком вздохнуть, горло стискивалось, лицо горело, и лишь выкатившаяся из глаза слеза принесла облегчение. Она была крупной и, добежав до подбородка, не истаяла, а капнула вниз, куда-то в область сердца.
Тут его скрутило снова — до черноты в глазах. Один раз Шерлок уже пережил подобное, он знал, какая адская боль идёт рука об руку с переламывающимся костями и рвущимися мышцами, каким длинным оказывается миг умирания. Разница была лишь в том, что в этот раз ему будто взломали грудную клетку и принялись вытаскивать сердце, нетерпеливо отрывая его от кровеносных сосудов. Теряя сознание, Шерлок успел подумать: меньше всего мог ожидать от себя такой глупости, как смерть от горя.
Однажды, вечность спустя, его отпустили.
Первое, что он увидел — зарю за окном, которая окрашивала решётки и подоконник нежными розовато-персиковыми тонами. Эта картина врезалась Шерлоку в память на всю жизнь. Глядя на неё, он впервые за год услышал вместо привычного тик-так заполошный, нервный стук своего сердца.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
***
Примечания:
1Холмс пользуется пневматической почтой, где бланк, заполненный вручную, доставляется в закрытой капсуле по системе трубопроводов под действием сжатого или, наоборот, разрежённого воздуха.
2Врач, исцели себя сам!
URL записи
Автор: Vedma_Natka
Бета: DreamTheCyanide, КП
Иллюстрации, баннер: ISSKRA
Персонажи: Шерлок Холмс, Джон Уотсон, Майкрофт Холмс, Молли Хупер и другие
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, мистика, стимпанк
Категория: джен
Размер: 7 700 слов
Канон: “Sherlock” BBC (в антураже стимпанка)
Саммари: Майкрофт знает, что Шерлок мёртв, но у него ещё есть надежда. Ведь Королева всесильна.
Дисклеймер: Да какие права?
Примечание: Написано для «Большой Игры-3» на Slash World форуме.
Предупреждения: действие сериала перенесено в викторианскую эпоху; пострейхенбах.
Скачать: в формате .doc (с картинками) | в формате .rtf (без картинок)
Фанмикс к фанфику: ТУТ
читать дальше
Густым желтоватым смогом трудно дышать, и видеть в нём могут разве что спириты да медиумы. Небось, наниматели считают мальчишек кем-то вроде этих самых медиумов: разносить газеты подписчикам они должны и в лондонском «гороховом супе». Джей с радостью похлебал бы настоящего супу, а приходилось глотать влажный, полный пыли и угольных частиц воздух. По крайности, именно так писал про смог в газете доктор Эймз, призывавший «в заботе об общественном здоровье сокращать количество заводов и паромобилей в черте города». А то мрут люди, будто потравленные крысы. Только, знамо дело, общественное здоровье не сильно важно, то ли дело прибыль! Даром доктор тратил время и место на страницах Дэйли Экспресс — всё одно воздух лучше не станет. Но, опять-таки, если посмотреть иначе, публике нравится, когда о ней проявляют заботу, а ещё больше нравится, когда обличают других, так что статья была не совсем зряшная. Только с историей сбежавшего с деньгами кассира, вышедшей в тот же день, статья Эймза, натурально, тягаться никак не могла и даже непонятно, с чего в голове засела.
Джей знал свой маршрут назубок, вдоль знакомых стен легко топать: проводи рукой по решёткам, что огораживают рвы у домов, раскладывай газеты на нужных порогах и огибай подвалы да угольные погреба, и бидоны молочников. Перешагивай канавы, спрыгивай на мостовые, иди себе прямо.
Кажущийся призрачным свет газовых фонарей бил вверх, не слишком-то жалуя живых и вовсе не разгоняя тьму. Как в страшных историях про духи умерших. А может, нахально пытался осветить пятки ангелам — во всяком случае, так пробурчала бы Джеева бабка.
Хоть бы туман поскорее развеялся, и движение восстановилось, тогда можно будет встать на своём обычном месте и, даром, что утро пошло к чертям (ай-ай-ай, Джей, как можно так богохульствовать — пригрозила пальцем бабка в голове), ему всё равно удастся сделать выручку за целую неделю. Новость жгла руки: знаменитый Холмс оказался поддельным гением, он сам в этом признался и сиганул с крыши госпиталя святого Варфоломея — вот вам главный жареный факт, и как же хочется встать посреди улицы и заорать во всю глотку: «Невероятный скандал: Шерлок Холмс оказался подделкой! Спешите читать полное разоблачение фальшивого детектива!»
И ведь набегут, раскупят газеты даже по тройной цене, уткнутся читать с жадным любопытством, от которого руки липкие и глаза маслянистые, противные. Хотя Джею до этого дела нет: кто ему деньги дал и газету взял, тот и молодец. Потому обман, скандал, смерть — самое лучшее, от них барыш есть. Раньше Холмс приносил ему деньги своими сенсационными расследованиями, а теперь и смертью принесёт. Заплатит за обиду — ведь Джей раньше гордился, что Холмс живёт на «его» участке, и даже хвастал, как продавал ему газеты. А оно вон как обернулось.
Джей ещё подумал и решил — пока не стоит останавливаться: все забились по домам, мостовые пусты, и редкие прохожие не захотят отходить в сторону даже ради такой новости, забоятся заплутать в пугающем туманном Лондоне. В такую-то погоду грех не бояться.
Но, туман там или не туман, домой Джей не поплетётся, сколько-то он сегодня сможет продать, позже — наверняка.
Он свернул на Бейкер-стрит и приостановился. Его, как магнитом, тянуло к дому 221, хотя что там можно увидеть? Мистер Холмс даже разбился не тут, а на Гилтспер-стрит, это вовсе не рядом. Джей всё-таки не удержался, пошёл, куда хотелось. Дом как дом, такой же грязный, как окружающие, шириной в два окна, на первом этаже лавка Барнольд, света нет — спят ещё, поди. Белые воротнички, не нам чета. Было бы на что смотреть, будто он раньше этого дома не видел. Да мильйон раз пялился, всё надеялся, что «великий детектив» даст ему поручение, как, бывало, везло мальчишкам из банды Хопкинса. И пакостью же оказался этот Холмс, тьфу, вспоминать тошно.
Пока пытался взглядом в доме дыру протереть и высмотреть, что внутри, вдруг почудилось: струйка воды за шиворот потекла, холодно стало и страшно, будто кто недобрый из окна смотрит. Занавеска на втором этаже дрогнула, и Джей дал дёру раньше, чем понял, чего испугался. Не мог там стоять покойный Холмс, никак не мог. Это его сосед, доктор Уотсон, наверняка он... Убедить себя удалось, но возвращаться Джей не решился, да и зачем? Дом как дом, совсем неинтересный.
***
В карете уже лежал наготове труп, к тому же там сидела девушка, но она волновала Майкрофта Холмса гораздо меньше.
Он уговаривал гения совершить преступление и всем существом ощущал, как уходит время. Казалось, и сюда доносится запах тления, принесённый из прозекторской. Он будто даже усиливался.
Эразм Дарвин сопротивлялся, как мог. Он отлично понимал, благодаря кому получает ассигнования из бюджета на свои исследования. Тем более он знал, кто спас неблагополучные результаты его опытов от огласки, кто позволил им продолжить своё существование в тайных лабораториях, кто обеспечил, чтобы за ними наблюдали и искали способ исправить ошибки.
Более того, энтузиазм исследователя подстрекал: ещё одна попытка, попробуй, вдруг на этот раз получится. Тем не менее, Дарвин пытался воспротивиться настойчивой просьбе Майкрофта, отговаривал:
— Мистер Холмс, я сочувствую вашему горю. Поймите, если бы гальванизация показала себя хорошо хотя бы в части случаев, я первый предложил бы её вам. Но вы видели: люди, которых удалось оживить через несколько часов после летального исхода, уже не являются полноценными личностями. Боюсь, вы проклянёте меня, когда окончательно убедитесь, что брата вам вернуть не удалось.
Майкрофт обхватил деревянную ручку кресла пальцами так крепко, что суставы побелели. Он успеет подумать, что делать в случае неудачи, позже. Если понадобится.
— Я не стану вас винить, если попытка провалится, но мы должны хотя бы попробовать. Фамильная черта Холмсов — не терять рассудка ни в болезни, ни в старости, ни при каких обстоятельствах. Я буду уповать на неё, — обманчиво спокойным тоном сказал он.
И главное — ни одним словом не соврал.
Время мчалось всё быстрее, но, пока шла подготовка, было проще не замечать, как быстро оно утекает. Несолидная и утомительная работа ногами подчас отлично отвлекает от беспокойства. Но вот всё было готово, тело лежало на столе, к нему были подведены провода, гальваническая установка трещала и подмигивала огоньками. Майкрофт гипнотизировал её, вспоминая чертежи, которые Дарвин показывал ему в первые их встречи. Любопытно было представлять себе, в каком месте внутри громоздкого чудовища размещаются те блоки, которые ему запомнились. Во всяком случае, это лучше, чем думать, что последний план может провалиться так же, как провалился план Шерлока.
Доктор одним махом опустил рычаги, запуская установку — самое время начать тайную часть действа, чтобы оживление и возвращение разума совпали во времени.
Майкрофт взялся за холодную руку умершего, окинул взглядом лабораторию.
Никто не должен узнать, что тут происходило этой ночью. Если выплывет информация, что в этот раз оживление удалось, Шерлока не отпустят, заизучают до смерти… А потом, вероятно, попытаются оживить снова, не из гуманности даже, а для дальнейших опытов. Так что чудо — если оно случится — лучше не афишировать. Пусть все думают, что Шерлок был только ранен. А информацию о смерти легко объявить газетной уткой.
Потому их было всего трое. Дарвин, Майкрофт и мисс Хупер: её не проведёшь сказками о том, что Шерлок был жив всё это время, потому проще включить в круг посвящённых. К тому же она могла ассистировать Дарвину.
Сейчас доктор слишком занят, а мисс Хупер слишком напугана, они не обратят внимания на его действия. Впрочем, ассистентка, если и заметит, сочтёт жест Майкрофта сентиментальным порывом и промолчит, а вот Дарвин может заподозрить, что всё не так просто с рассудочностью Холмсов, поэтому лучше поторопиться. Время пришло.
Майкрофт усилием воли успокоился и закрыл глаза.
Ключ повернулся в замке.
Проход был похож на обыкновенную арку, будто Майкрофт с улицы свернул во двор. Так обыденно. Другой бы поразился, но Холмс привык держать свои чувства в узде и хладнокровно шёл вперёд. Дорога возникала под ногами сама собой и вела к Великому Древу, сиявшему вдали.
Сам путь был возможностью подготовить себя к встрече с божественным проявлением, потому простым он быть не мог. Майкрофт двигался будто в воде, наэлектризованной и нагревающейся с каждым его шагом. Мнимая вода была прозрачной, окружающее виделось даже слишком детально, как не бывает в реальном мире, где краски и чёткость съедаются расстоянием, но Майкрофт не оглядывался и не присматривался. Не хватало только утратить сосредоточенность и сбиться с дороги. У него сейчас не было права на ошибку, не было возможности повторять путь снова.
Потому Майкрофт смотрел лишь на Ясень и впитывал его совершенство. Лишь искреннее восхищение вело и помогало продвигаться впёред.
Наконец белой птицей с нижних ветвей слетела его госпожа. Та, к которой он пришёл принести повторную клятву и напомнить о привилегиях, дарованных Холмсам в давние времена. О праве и обязанности сохранять ясность слишком острого рассудка, который бывает нелегко удержать в хрупком сосуде человеческого тела. Покой безумия манил многих из его предков, что мешало служению. Безусловно, та часть паутины, которой заведовали Холмсы, была крохотным сегментом в сети миров под дланью Королевы, но и их малый труд был необходим. И пусть Шерлок чурался скромной работы по управлению реальностью, достаточно того, что верность Королеве сохранял его старший брат.
Клятва не требовала слов, свои просьбы и обеты Майкрофт произнёс уже своим появлением. Королева лишь коснулась его лба, и поток силы устремился к правой руке, которой он держал за руку брата.
Шерлок раскрыл глаза, быстро оценил обстановку в лаборатории — Майкрофт видел, как он задержал взгляд на Дарвине и его машине — и сказал:
— Я считал, что от падения с такой высоты умирают, — его голос был хриплым, воздух едва проталкивался между только что ожившими мышцами, но старший разобрал слова.
— Не всегда, дорогой брат, — криво усмехнулся Майкрофт и ощутил, как у него подгибаются колени. Всё получилось, и тело тут же решило — нет больше необходимости держаться. Он тяжело опёрся о стол, и мисс Хупер, только что замиравшая в смятении, не веря в случившееся, подскочила к нему, взяла за руку и повела к стулу, стоящему под стеной около шкафа, заполненного медицинскими склянками и инструментарием. Майкрофт поёжился — Шерлок в детстве успел внушить ему страх перед подобной мебелью: из неё вечно норовило что-нибудь выпасть и разбиться прямо под ногами.
— Это нервное потрясение, держитесь, не можете же вы получить удар в такой момент, —
тихо и торопливо говорила миссис Хупер.
Вот уж чего у Майкрофта не было, так это потрясения. Просто усталость после нескольких бессонных суток, когда он безуспешно пытался помешать Мориарти и предотвратить несчастье. А потом эта ночь, в которую он, не питая особых надежд, сделал всё возможное, чтобы вернуть брата к жизни. Доктор Дарвин тем временем подошёл к Шерлоку и принялся задавать вопросы:
— Сколько пальцев вы видите? Как вас зовут? Когда вы родились?
Шерлок отвечал тихо, но правильно. Даже не возмущался глупостью подобной проверки.
***
Пожилые люди часто мучаются бессонницей. Миссис Хадсон знала это по себе и страстно ненавидела ночные часы, когда — сколько ни закрывай глаза — Морфей обходит тебя стороной, зато мысли о слишком близко подкравшейся старости посетить не забывают. Ломит суставы, особенно в бедре, не перед кем бодриться и называть себя женщиной в самом соку. Остро чувствуется, что взрослые дети остались в Америке, откуда она с такой радостью вернулась в родную Англию, что от них давно не было писем, и даже здешние её мальчики тоже не дома. И от этого не спасут резко пахнущие капли, которыми снабдил её добряк Джон. Каплям не вернуть молодость телу, а детей — в дом, и потому они не помогут нырять в сон с былой лёгкостью.
Впрочем, для лекарств было уже поздно — утро подступало. Пора будить Берту и Энн, проследить, чтобы горничная не забыла перетряхнуть постели и смести пыль: обрадованная долгим отсутствием жильцов служанка отвыкла каждый день ухаживать за комнатами, но сегодня постояльцы вернутся, и к их приезду всё должно быть в наилучшем виде. Мальчики, может, и не оценят, но миссис Хадсон самой хотелось, чтобы дом встретил их теплом, уютом и запахом так любимой Шерлоком пастушьей запеканки. В клинике, когда она навещала его, Холмс отнёсся к её появлению с редкой холодностью и равнодушием. Она списала это на проявления болезни, мужчины ведь совершенно не умеют терпеть в минуты слабости. Миссис Хадсон не стала сдерживать усмешку: никто не узнает, как снисходительно она прощает Шерлоку его поведение.
Но тут, на Бейкер-стрит, он обязан с порога улыбнуться, потом восхититься её кулинарными талантами и перестать, наконец, изображать из себя восковую фигуру с выставки мадам Тюссо. Джон рядом с ним и то загрустил, так что пора брать дело в свои руки.
Охнув, Марта Хадсон поднялась с постели и, совершив утренний туалет, принялась за домашние хлопоты.
До приезда дорогих мальчиков почтальон успел прийти три раза — как только почту на имя Шерлока Холмса снова перенаправили из больницы на Бейкер-стрит, письма стали поступать десятками, как и до его падения. А один раз Джон телеграммой подтвердил их прибытие. Частые визиты почтальона усиливали переполох в доме, начавшийся с того, что камин, разожжённый на проверку, выдал такой клуб чада в комнату, что они совсем было испугались, не забился ли — самостоятельно ведь не справиться, а когда звать трубочиста? К счастью, обошлось. Потом — один к одному — загорелось масло на сковородке, хорошо, что там жарился всего лишь лук. Не велик ущерб — а ведь будь там, к примеру, мясо, могли бы не успеть послать за свежим и приготовить к назначенному времени. Обитатели дома метались, будто предстояло невесть какое событие. Нервозность достигла апогея к десяти часам, когда Холмс и Уотсон наконец приехали. Кухарка и служанка тут же затаились, готовясь тихо подглядывать, а миссис Хадсон торжественно отправилась встречать своих мальчиков.
Она раскрыла им объятья, и Джон радостно упал в них, с чувством сказав, как же он счастлив вернуться домой, а Шерлок стоял истуканом, с равнодушным выражением лица.
Только когда Марта чуть растерянно обратилась к нему:
— Шерлок, ну что же ты стоишь как неродной? — лишь тогда растянул губы в резиновой улыбке, тоже обнял, но скованно, будто ему было трудно это делать. Миссис Хадсон испугалась: уже полтора месяца прошло, неужели до сих пор сломанная рука болит? И приподнятое настроение исчезло.
— Я тоже рад, — буркнул Холмс, прошёл в коридор, скинул пальто, сгрёб стопку писем со стола и поднялся наверх, не оглядываясь, будто и не отсутствовал долго.
— Извините, миссис Хадсон, — Джон довольно кисло улыбнулся, — боюсь, падение сделало его ещё худшим мизантропом, придётся нам привыкать. Впрочем, я уже практически привык, и вы сможете.
Уотсон похлопал её по руке и поспешил наверх к Шерлоку, даже не раздеваясь. Марта слышала, как он сердито заметил, открывая дверь в общую гостиную:
— Вовсе не обязательно быть таким неприветливым.
Что ответил Холмс, она не расслышала.
«Ничего, устал с дороги, бывает, — объяснила себе Марта. — Придёт в себя и успокоится».
Но маленькая холодная заноза в сердце не спешила отпускать.
***
— А я говорю, он механический, и буду стоять на этом до последнего, — горячилась Энн. — Разве я не помню, каким был настоящий мистер Холмс? Он был весёлый джентльмен. Конечно, иногда впадал в меланхолию, но в другое время мог и со мной пошутить, а уж сколько с доктором Уотсоном смеялся! Я сама видела, как он скакал козой оттого, что ему попалось удачное преступление.
После торжественного обеда — нечасто им удаётся собраться вместе — семья расположилась в большой комнате. Бабушка лежала в кровати, отец шуршал газетой, мама уселась вязать. Только младшие не сидели спокойно, а возили туда-сюда по полу сломанный подсвечник, даже Томас включился в игру, хотя ему уже двенадцать, совсем взрослый.
Самое время рассказать о волнующем. За обедом Энн заговорить не решалась, чтобы никто не поперхнулся, и была права: её подняли на смех. А ведь она не просто так придумала! У неё были факты! О, не думайте, что можно прислуживать великому детективу и совсем ничего не узнать о фактах, благодаря которым раскрывают всякие преступления.
— А этот новый совсем на мистера Холмса не похож. Лицо — что у твоего истукана, а уж когда попытается улыбнуться, понимаешь: истукан был бы лучше. Честнее. Лавочник, к которому приходишь сказать, что отменяется большой заказ и нужно вернуть задаток — и тот улыбается душевнее. Этот подменыш не радуется, не огорчается, ест, когда ему доктор прикажет, не хандрит и не стреляет по стенам…
— Ох ты, Господи, страсти-то какие! И слава Богу, что не стреляет. Он, конечно, порядочный джентльмен, но стены портить негоже, я всегда говорила…
Отец что-то неразборчиво буркнул и пыхнул трубкой.
— Ещё этот механический хуже расследует преступления. Я сама слышала, как доктор его утешал, но не больно-то он нуждался в утешениях. Что ему до людей? Но это всё — не главное! Я сама видела!
Энн победно осмотрелась. Не то чтобы внимание было приковано к ней, но её определённо слушали.
— Что ж ты видела? — спросила нетерпеливо матушка.
— Я видела, как с него сполз кусок парика, вот тут отогнулся, — она показала на себе, — а под париком был металл! Доктор Уотсон, когда заметил, подскочил и стал эти волосья поправлять, я вроде вышла, но специально посмотрела — он их подклеил. Выходит, он знает, что живёт с механическим человеком, так-то!
Матушка даже вязать перестала.
— Батюшки-светы! Так ты что, уволишься оттуда, что ли? Такую хорошую работу ещё поискать надо.
Отец вынул трубку изо рта, и все умолкли.
— Ишь чего удумали, сороки! Послушать Энн, так механический даже повоспитаннее живого будет. А работу просто так бросать — не дело. Я дозволения не даю, поняли? Трещотки.
И снова уставился в газету.
Можно подумать, Энн рвалась уходить. Вовсе даже и нет! Любопытно же, как дальше будет. Всё равно узнают, что мистер Холмс механический, и в газетах напишут. Написали же, что настоящий Холмс вовсе не разбился, и всё написанное про него в «Дейли Экспресс» — обман. Может, у Энн даже интервью возьмут, а почему нет? Так она будет к этому готова и расскажет историю во всех подробностях, уж будьте покойны.
***
Молодой человек, подпадающий под описание: волосы светло-русые, без усов и бороды, рост пять футов восемь дюймов, телосложение астеническое, белый, без особых примет — расположился в кресле для посетителей и рассказывал что-то Холмсу и Уотсону. Доктор подался вперёд и явно сопереживал, Холмс, как обычно, то ли слушал, то ли думал о своём, полуприкрыв глаза.
Прежде чем выступить вперёд с коронной фразой, инспектор огляделся. Дневной свет заливал гостиную, казавшуюся поразительно убранной: по столам и на полу больше не валялись рычажки и шестерёнки, не шуршали приводы маленьких непонятных приборов, не пыхали паром двигатели, в комнате не пахло машинным маслом и припоем. Правда, на каминной доске рядом с черепом поселился не виденный ранее Лестрейдом прибор. Его механическая часть соединялась со стеклянными трубками, в которых переливалась красная жидкость. Выглядел он довольно зловеще, зато был всего один, прочие оказались куда-то упрятаны. Похоже, новообретенная страсть Холмса к механике, с которой он изменил своей любимой химии, временно утихла. А лучше бы навсегда.
Инспектор не одобрял этого увлечения, хотя сам понимал, что такое отношение смешно. Его консультант не изменился из-за пристрастия к технике, скорее наоборот — он увлёкся механикой, потому что стал иным после падения. И всё же одно шло рядом с другим, и новое хобби, как и новый Холмс, вызывало у инспектора чувства, близкие к отвращению. Казалось бы, радоваться надо: Холмс теперь не задирал его подчинённых, не старался примчаться на место происшествия раньше сотрудников полиции; кажется, вообще помогал в расследованиях лишь по привычке, а сам рвался поскорее вернуться домой, к своим железкам. Впрочем, он этого не говорил, да и вообще теперь говорил гораздо меньше, суше, исключительно по делу или отвечая на вопросы. Вот только у Лестрейда мурашки по коже шли от его бесстрастных интонаций. Порой думалось: если бы человекоподобные автоматы, которыми любили пугать своих читателей бульварные газетёнки, уже изобрели — Холмса принимали бы за одного из них. Впрочем, и это заблуждение, скорее всего, оставило бы сыщика безучастным.
Лестрейд мечтал разбить это неестественное спокойствие. Именно потому с таким удовольствием произнёс:
— Мистер Джон Гектор Макфарлейн! Вы арестованы за преднамеренное убийство мистера Джонаса Олдейкра, — ему казалось, что излишнее выказывание чувств должно всколыхнуть эмоции сыщика.
Два полисмена пыхтели позади, не выступая вперёд, пока инспектор не прикажет, или подозреваемый не выкинет чего.
Макфарлейн поднялся и побледнел до синевы. Оглянулся на Холмса, но тот отстранённо смотрел куда-то вбок. Раньше он наверняка запротестовал бы: когда клиента арестовывают прямо у тебя в доме, это задевает честь сыщика — но сейчас ему явно было всё равно. Пришлось вступиться Уотсону, выторговавшему для растерянного адвоката Макфарлейна возможность рассказать его историю, и Лестрейд согласился, вновь надеясь расшевелить мумию-Холмса. Однако рассказ был выслушан, полисмены увели Макфарлейна, а Холмс всё сидел в кресле, точно статуя. Лестрейд нарочно задевал его, высказывая очевидно неверную версию, настаивая на ней с упрямством мчащегося в бой носорога, называл теории Холмса слишком мудрёными, но тот парировал равнодушно, будто отмахиваясь. Это было оскорбительно. Инспектор ушёл, отказавшись от чая и в очередной раз унося тяжесть на душе.
Каждый раз после такой беседы Лестрейду, так и не сумевшему вызвать хотя бы призрак старого Холмса, казалось, будто он утратил нечто важное. Хотя его коллеги одобряли перемену в манерах сыщика. Полицейские находили, что теперь, когда не слышно привычных колкостей и грубостей, иметь с ним дело стало гораздо приятнее. Но инспектор не мог с этим согласиться. Прежний Холмс был куда человечнее.
***
Тик-так, тик-так — если прислушаться, за этим звуком можно услышать тихий шум тока крови, похожий на шорох прибоя. Тик-так, шшур, тик-так, шшур.
Эти звуки могли бы успокаивать, но он и не беспокоился. Уже полгода, с того самого дня, как пришёл в сознание и услышал вместо привычного «тук-тук» механическое «тик-так».
Шерлок до сих пор не решил эту загадку. Первое и главное предположение — что ко всему прочему ему провели операцию по замене сердца на механическое — не нашло никаких подтверждений. Следов операции не было, в то время как с головой Дарвин поработал достаточно грубо, сделав металлические накладки, скреплявшие череп. Кожа вокруг них чесалась и зудела. Там, где сломанная кость пропорола изнутри руку, остались шрамы, а срастающиеся мышцы долго болели. В области сердца ничего не беспокоило, не было оснований. Даже рёбра тогда сломались только нижние правые, они никак не могли затронуть сердце или ведущие к нему сосуды.
Расспросы тоже не помогли. Доктор Дарвин, Молли и брат по отдельности давали непротиворечивые показания о проведённых над ним процедурах, и операцию на сердце никто не упоминал. Могли, конечно, сговориться, но рассказывали убедительно, Шерлок замечал в их историях мелкие расхождения, которые всегда бывают, если нет сговора. Брат мог бы научить их достоверно лгать, но оставался открытым вопрос: зачем говорить правду про то, как он умер и был оживлён, и скрывать куда менее важный факт о замене отдельно взятого органа? Логика и здравый смысл в этом не прослеживались.
Шерлок стал интересоваться секретными исследованиями, проводимыми государством и частными лицами, что дало немало любопытных результатов. Он причастился ко множеству тайн. Ближе всего к искомому было то, что трансплантацию органов действительно практиковали, но не механических, а от человека к человеку. Элементарный расчёт — создать рабочее искусственное подобие органа было дороже, чем взять готовое из другого тела. Тем не менее, исследования в этом направлении велись, однако пока далеко не продвинулись.
У Шерлока появилась версия: может, потому всё и держится в строжайшей тайне. Искусственное сердце, не требующее завода и не оснащённое паровым двигателем, который затруднительно поддерживать в рабочем состоянии внутри человеческого тела, было бы так же дорого, как цельный алмаз равных размеров, или ещё дороже.
Джон, которому Шерлок расплывчато жаловался на что-то вроде тахикардии, неоднократно слушал его сердце и признавал: оно работает отлично. Не выказывал никакого удивления странными звуками, лишь беспокоился о его здоровье. Его, конечно, могли предупредить, но Джон не умеет настолько хорошо врать. Или научился?
Они отдалились с Уотсоном. Шерлок пытался его изучать, а это невозможно со слишком близкого расстояния. Джон принял охлаждение далеко не сразу, метался, пытался объясниться, старательно увлекался механикой наравне с Шерлоком, чтобы помогать, прибегал к лести и фальшиво хвалил за малейшие достижения, будто мог обхитрить детектива. В итоге Шерлок пришел к выводу, что Джон не научился врать, к тому же их отношения стали более оптимальными, освободившись от части ненужных эмоций.
Лишь раз он обдумывал возможность вскрыть себе грудную клетку и посмотреть, что там. Нашёл подобный вариант нерациональным. Кроме того, у него была отличная задача, решить её таким образом — всё равно, что подсмотреть ответ в конце учебника. Никакого интереса.
Эта новая задача затмевала всё остальное, даже поимку шайки Мориарти и суд над ними. Хотя Шерлок был доволен тем, что эту скучную работу сделали, и его друзья в безопасности, это удовольствие было больше похоже на удовольствие экипажа, съехавшего с кривой дороги на ровную накатанную мостовую. Ничто не мешает, не заставляет дребезжать и ехать медленнее. Не отвлекает от главной загадки, скрытой внутри него.
Когда он думал о тиканье и закрывал глаза, перед его глазами всплывали часы. Всегда одни и те же: медные карманные часы на цепочке, не круглые, а чуть вытянутые, они громко тикали и показывали не только час, но и день. Сегодня сто восемьдесят второй день, отсчитывая от момента, который можно считать вторым рождением. Время они показывали точно, он сверял с настоящими часами, и если случались расхождения — это значило, что настоящие часы спешат или отстают.
Тик-так, шшур, тик-так, шшур.
***
Хуже не будет. Не может, не имеет права быть хуже. Хуже уже было, причём настолько, что дальше некуда, просто невозможно и даже вспомнить страшно. Хорошо, что пришёл волшебник — доктор Дарвин, взял Молли в ассистентки и заставил Стикс повернуть вспять. Но Лета взяла своё. Или там были не Стикс и не Лета? Молли ведь не могла пойти за Холмсом, не видела, что с ним случилось за порогом, только знает: он забыл там что-то очень важное и делавшее его человеком, которого она… к которому она была неравнодушна.
Молли и сейчас неравнодушна, но мистер Холмс — нет, Шерлок, в мыслях можно назвать заветным именем — стал другим, неправильным, будто вернулся назад не целиком, а лишь частично.
Возможно, в том, что так случилось, есть вина Молли.
Возможно, её задача — это исправить.
Не попробуешь — не узнаешь, верная ли идея пришла в голову. Шерлок тоже любит проводить эксперименты, чтобы узнать точно. А хуже не будет. Осталось убедить себя в этом, чтобы не краснеть, не бледнеть и не трястись, когда Шерлок придёт, и она попробует воплотить задуманное. Сегодня.
Она попробует сегодня.
Шерлок прислал телеграмму, как обычно, сухую и лаконичную: «Подготовьте тело Бенджамена Дорсета, буду в семь. Холмс».
Его острый, чёткий почерк доставлял неизъяснимое удовольствие1. Молли любовалась им и всегда сохраняла телеграммы, хотя в них не находилось слов, о которых она мечтала. Они были чисто деловыми, как и полагается телеграммам. О письмах от Шерлока Молли оставалось только мечтать.
Девушка расправила бланк и раскрыла книгу, чтобы заложить внутрь, распрямляться: бумага загнулась при доставке.
Книга открылась на сказке «Кэт-Щелкунчик». В глаза сразу бросилось предложение: «И они поскакали — принц и Кэт — через зелёный лес. Собака бежала впереди и показывала дорогу. А Кэт рвала на скаку спелые орехи и прятала их в карманы».
Вот откуда Кэт могла знать, что именно орехи помогут ей спасти и сестру, и принца? Или просто повезло? В сказке не говорится.
В сказках чаще всего есть мудрая птичница, которая подскажет, как расколдовать жениха, ну а если нет такой помощницы — героине просто везёт. Случайно обронённая в отчаянии слеза, обещание выйти замуж или поцелуй оказываются единственным средством, которое может спасти зачарованного принца.
Слёзы, во множестве упавшие на тело в ту самую ночь, не помогли.
Но сказки обязаны хорошо заканчиваться, поэтому Молли придётся довести дело до конца.
Шерлок эффектно появился, когда заходящее солнце золотило стены лаборатории. Молли просто решила, что эта комната более романтична, если вообще можно говорить о романтике в Бартсе, и ждала его тут.
Наверняка Шерлок раскусит её манёвр, он всегда обо всём догадывается, ну и пусть. Лишь бы помогло. А Молли будет легче в выбранном ею месте.
Холмс равнодушно поздоровался, аккуратно повесил пальто — а раньше любил просто небрежно швырнуть на спинку стула — и поинтересовался, подготовила ли она тело. Не доверял памяти и профессионализму Молли.
— Мистер Холмс, сначала я должна кое-что… — Молли отложила книгу сказок и подошла к нему почти вплотную. Запнулась и залилась краской, как и следовало ожидать.
— Да, мисс Хупер? — Шерлок смотрел на неё без интереса — видно, думал, что она, как обычно, предложит сварить ему кофе. Даже не проявлял нетерпения, а раньше требовал бы поскорее показать ему труп, ради которого приехал сюда. Наверное, смешно, что Молли любила его таким? Ведь и тогда он был к ней равнодушен. Но сейчас он равнодушен ко всем, и это куда больнее.
Поэтому девушка сделала последний шаг, положила ладонь на грудь Шерлока и прикоснулась к его сухим губам своими. С тем же успехом можно было бы поцеловать его в щёку — поцелуй вышел бы столь же невинным, почти детским.
— Я бы… вышла за тебя замуж, если бы это помогло. Только вернись, пожалуйста, — непрошеная, ненужная слеза выкатилась из глаза, Молли не стала её утирать, всматриваясь в Шерлока.
Тот чуть нахмурился, кинул взгляд на книгу, и на его лице отразилось понимание. Он положил руку на затылок девушки, чуть притянул к себе и поцеловал. Поцелуй не был нежным, приятным тоже. Холмс будто обследовал полость её рта, он мог бы так же последовательно обследовать Дорсета, ждущего внизу, разве что не языком. Молли отстранилась в испуге.
Солнце как раз перестало освещать лабораторию, и, может, поэтому Молли стало зябко. Она плохо видела в сумерках и потому не любила их.
— Надеюсь, теперь вы убедились, что сделали всё возможное для моего исцеления, мисс Хупер? Или есть ещё какие-то упущенные детали? Не стесняйтесь, действуйте. Только предупредите, если меня нужно чем-то обрызгать или посыпать: я прежде надену лабораторный халат. Хочу окончательно решить вопрос, чтобы он не мешал вашей работоспособности, — Холмс даже не иронизировал, не смеялся над её глупостью. Добивался одного: чтобы ему не мешали.
Его фигура казалась зловещей в наступившем полумраке, он будто стал выше, и Молли сделалось страшно. Она стояла, прижимая ко рту тыльную сторону ладони, чтобы не закричать. Когда пауза затянулась, качнула головой:
— Нет... нет. Вы невозможны! Немыслимы!
Девушка выбежала за дверь, но успела услышать брошенное вслед:
— Но я мыслю! Разве это не главное?
Однако рядом не было доктора Уостона, чтобы ответить на вопрос Шерлока.
***
Джон сидел на заправленной кровати, смотрел на «рыбий хвост» пламени в светильнике и пытался думать. Перед выездом нужно проверить свой саквояж. Да, обязательно нужно. Может, там бинтов не хватает. Или йода. Хуже всего, если нет настойки брома. Даже принимая лекарство, он не всегда держится. Держаться нужно. Так положено. И без лечения вообще плохо. Плохая вещь — меланхолия. Ей нельзя сдаваться.
Саквояж стоял перед ним с раззявленной пастью, и в неё было страшно смотреть. Тело будто окаменело, и шевельнуться казалось просто выше человеческих сил. Чёртова меланхолия. Medice, cura te ipsum! 2
— Джон, поспеши, нам скоро выходить, — он вздрогнул. Шерлок вовремя напомнил о времени, а то они могут и опоздать.
Детектив заметил, что Уотсон не в порядке, едва ли не раньше его самого. Теперь, когда ему было что-то нужно, Шерлок мог поторопить, лишний раз повторить — не раздражаясь при том. Будто заботился. Но, конечно, это был лишь его обычный эгоизм. Просто он научился получать желаемое, не тратя лишних эмоций. Сухой расчет, не более.
Джон поднялся тяжело, как старик. Даже это было трудно, вялое тело отказывалось двигаться и, казалось, сейчас начнёт поскрипывать в суставах.
Они всё равно могли бы опоздать — Джон, как это часто случалось с ним в последнее время, растерялся, когда, проверяя саквояж, увидел, что не хватает градусника. Он напрочь позабыл, куда положил несчастный термометр. Сначала замер в растерянности, а потом принялся бестолково открывать ящики бюро, хотя там нужной вещи точно не было. В конце концов, именно Холмс помог ему окончательно собраться и выйти из дома. Да, термометр одолжил тоже он. Зачем — Джон не стал даже спрашивать. Его это не волновало.
Шерлоку, разумеется, повезло с транспортом. Так всегда случалось. Если пустой кэб не проезжал по улице в тот момент, когда детективу взбредало в голову куда-то ехать, то уж на его свист экипаж немедленно выезжал из-за угла. Так что промашка Уотсона не слишком им помешала. Успокоившись Джон несколько воодушевился, а может, просто предвкушение смены обстановки подняло настроение. Иногда кажется, что стоит уехать — и все тревожащие беспокойные мысли останутся дома, о них можно будет забыть как минимум до возвращения. Так или иначе, Джон ощутил, что расставание с Лондоном его почти радует.
Тусклый и давно изученный пейзаж не стал намного интереснее ночью, и, возможно, оттого Джона потянуло на беседу, хотя в последнее время они с Шерлоком общались всё меньше. Уотсон понимал, что это он замкнулся, но и друг не пытался ничего с этим поделать. Зато сейчас Джон спросил то, о чём думал с тех пор, как Шерлок заказал билеты. Джон не терзался вопросом, подобные мелочи не слишком волнуют, когда весь мир кажется будто припорошенным пылью, малопривлекательным и в общем неинтересным. Просто было непонятно.
— Почему мы едем в Манчестер на поезде? Туда летают дирижабли, не думаю, что, ведя расследования для мистера Маньира, мы стеснены в средствах на транспортные расходы, — Джон задал вопрос почти весело, разглядывая блики от фонарей, скачущие по лицу сыщика и придающие ему видимость оживления.
— Чёрт! Я даже не подумал! — Шерлок удивился, почти растерялся.
Оживление больше не было кажущимся, сейчас он был ближе всего к тому, прежнему Шерлоку за всё последнее время. У Джона забилось сердце в предчувствии и надежде на то, что сейчас ситуация переломится. Что всё пойдёт на лад.
Сыщик сложил руки в типичном жесте, Джон затаил дыхание, боясь сбить момент, но долго этого делать не пришлось — озарение не заставило себя ждать.
— Я понял. Дирижабли теперь всегда напоминают мне тот, полный трупов — символ моего провала. Как глупо! Назад мы обязательно полетим, нужно избавляться от таких нелепых ассоциаций, — он так энергично тряхнул головой, что Джону даже почудилось, будто с него сейчас съедет цилиндр. Захотелось поправить его и улыбнуться Шерлоку.
— Думаю, это естественно, — горячо возразил Джон. — Я рад, что твои чувства начинают пробуждаться, правда рад…
— А я — нет, — резко перебил Шерлок. — Разве не этого прекрасного состояния отточенности ума я добивался всю мою жизнь? И теперь терять свои достижения? Я сделаю всё, чтобы не позволить эмоциям снова захватить меня. И был бы признателен, если бы ты не мешал мне в этом, раз уж не можешь помочь.
От первой же фразы Джон сжался. Крах, полный крах надежд. Это была мимолётная иллюзия, которая так легко разрушилась. А уж когда Шерлок выплюнул слово «эмоции» скривившись, будто оно жгло ему рот, Джон вовсе застыл. Он не возразил, не сказал ничего — потому что не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться. Его руки похолодели, а внутренности будто ожгло свинцом.
Джон сейчас понял наконец то, что давно поняло его тело. Не зря ему не хотелось жить. Шерлока, которого он любил, с ним нет. Он умер тогда, разбившись перед Бартсом.
***
Эразм Дарвин с тоской посмотрел за окно на полную луну: в такие дни в Бирмингеме идёт собрание Общества Луны, и, хотя тут, в Лондоне, тоже хватает одарённых людей, дух той прекрасной компании слишком памятен, а воспоминания о ней идут рука об руку с печалью по ушедшему времени. Оно всегда кажется лучше настоящего, и возвращаются мысли о том, что зря он согласился переехать в Лондон.
Надо сказать, сегодня ему компанию составлял Майкрофт Холмс, тоже интеллектуал, печально лишь то, что избранное им политическое поприще так далеко от интересов самого Эразма. Ещё большее сожаление вызывала причина, по которой, как догадывался Дарвин, мистер Холмс пришёл сюда.
Они уже обменялись приличествующими случаю приветствиями и любезностями, и пришла пора перейти к делу, но доктор не собирался торопить своего визави. Уж лучше любоваться на ночное светило.
Наконец мистер Холмс разрушил тишину.
— Я уверен, доктор, что вы знаете, беспокойство о ком привело меня к вам.
— Не в первый раз, — Эразм улыбнулся. — И я жду вашего подробного рассказа, так как со своей стороны никаких ухудшений не вижу и нахожу, что обследования вашего брата скорее полезны мне как учёному, но не ему как пациенту. Насколько я понимаю, Шерлок в полном порядке.
— Вы ошибаетесь, — расслабившийся было, подававший реплики чуть в сторону, Майкрофт подался вперёд, — хотя истоки ваших заблуждений понятны и очевидны. Вы не знали Шерлока до того. Вы даже не представляете, сколько он утратил.
— Люди меняются после потрясений, а возвращение к жизни после смерти нельзя назвать обыденностью. И, вспомните, ситуация, которая привела к несчастному случаю, тоже могла сломить вашего брата морально, — возразил Дарвин, и не добавил, что, по его мнению, собеседник предвзят. Хотя доктор действительно считал, что Майкрофт несправедлив, но понимал: обвинения тут не помогут. Он и раньше высказывал некоторые сомнения в состоянии брата, однако Эразму удавалось побороть их, воспользовавшись своим авторитетом. Но сейчас было видно, что Холмс накопил не один-два аргумента, а множество, и пришёл за тем, чтобы его убедили в собственной неправоте. Этого ему хочется более всего прочего, и всё же, боясь ошибиться, он будет упрямо отстаивать своё мнение. Майкрофт — не экзальтированная дама, которой достаточно просто спокойного повторения одного и того же на разный лад: всё будет в порядке, и точка. Доктор обещает. Холмсу нужны убедительные контраргументы. Очень убедительные.
Это был настоящий словесный бой.
Майкрофт рассказывал о том, каким Шерлок был и каким стал. Его страстный монолог, полный ёмких образов, убедил Эразма в том, что тут можно говорить о проявлениях некоей душевной болезни, и он бы хотел развить эту тему, тем более Холмс-старший далеко не всегда с такой готовностью давал ему необходимый материал для размышлений и сравнений. Беда заключалась в том, что Майкрофт знал: Шерлок умер, а потом воскрес, и именно это повергало его в панику. Он настороженно кружил вокруг этой темы, не давая увести себя от неё. Холмс страшился и оттого искал, где за изменением поведения брата стоит нечто большее, чем обычная болезнь. Дарвин не предполагал, что Майкрофт проявит такую склонность верить в нечто мистическое, но Холмс говорил:
— Вы вернули к жизни тело Шерлока, предрасположенности Холмсов помогли сохранить ему разум, но смотрите, как многое попало в лакуну между тем и другим. Даже его способности к расследованию, некогда феноменальные, потускнели. Я убеждаюсь, что человек — действительно нечто большее, чем сочетание разума и тела, возможно, тут есть смысл говорить о душе.
— Я бы назвал это не так громко. Скорее у вашего брата стали менее выразительны чувства и эмоции, знаете, мистер Холмс, я сталкивался с подобным. Позвольте рассказать вам одну историю, возможно, она вас убедит. Некая мисс, назовем её мисс Н., страдала похожими симптомами, случилось это после того, как отец отказал её ухажёру. Семья заметила не сразу — ведь это вполне простительно, что девушка может несколько расстроиться в подобном случае, коль скоро кавалер ей нравился. Однако состояние, в которое Н. впала в итоге, никак нельзя было назвать нормой. Девушка стала чрезвычайно послушной, она делала то, что ей указывали, ела то, что ей положили в тарелку, но не проявляла своих желаний вообще. В целом её существование напоминало обычное: она, как и раньше, вставала и ложилась, шла обедать и рукодельничать, но в свободное время просто сидела, сложив руки и глядя перед собой. Её спрашивали, о чём она думает, и она отвечала: ни о чём. Сёстры говорили, будто феи подменили их всегда весёлую сестру куклой, хотя на самом деле девушка просто была больна. Её пришлось расшевеливать физическими упражнениями, беседами. Гипноз и электричество не помогли вовсе, и, откровенно сказать, в данном случае лучшим выходом было выдать её замуж за того молодого человека, к чему в итоге и пришли родители. Конечно, не все случаи так просты и очевидны, но ваши описания, мистер Холмс, кажутся весьма похожими.
Разумеется, рассказ не развеял убеждённости старшего Холмса.
— Не думаете же вы, что я так легко пришёл к подобным выводам? Мой брат не просто изменился, он влияет на окружающих. Люди его опасаются, инспектор полиции, с которым он работает, сделался более нервным и подозрительным, а уж как пострадали домашние... Знаете, навещая брата, я ощущаю, будто в доме свежий покойник. Насколько домашние были веселы, настолько стали печальны — это касается даже прислуги. А невроз доктора Уотсона? Этот некогда смелый человек, не боящийся смотреть в глаза смерти, теперь — невротик! Я опасаюсь, как бы ему не пришлось лечь в клинику для душевнобольных, его состояние внушает серьёзные опасения.
«Особенно если он будет мешать вашим планам», — подумал Эразм Дарвин и промолчал. Есть вещи, которые не говорят в лицо Майкрофту Холмсу. Вместо этого он рассказал, как даже простое тревожное состояние одного человека естественным образом влияет на его близких, и что присутствие душевнобольного действительно угнетает.
Холмс верил и не верил, в какой-то момент доктор понял: есть нечто, о чём он не говорит, но что убеждает его лично. Точку зрения Майкрофта относительно брата сейчас переломить нереально, наоборот, спор лишь укрепил его в собственных заблуждениях. И тут доктор Дарвин испугался за Шерлока. Майкрофт — человек волевой и склонный к сильным решениям. Кто знает, чем это обернётся для его брата?
Эразм не думал долго — наоборот, решение было простым.
— Как бы там ни было, правы вы или я — сейчас наш спор сугубо теоретический, в то время как гораздо важнее практический подход. Для этого вашим братом нужно заняться всерьёз. Я предлагаю вам отдать брата под мой присмотр. Вам ведь известно, в моей лаборатории всем оживлённым созданы хорошие условия, куда лучшие, чем в любой клинике. Хотя большинство из них и не заметит разницы между приличными апартаментами и ямой, вашего брата это явно не касается. И опасность находящихся в лаборатории для окружающих исключена, вы прекрасно знаете, какая там система охраны.
Майкрофт кивнул. Эразм продолжил:
— Я приложу все усилия, чтобы разобраться в случае Шерлока и помочь.
— Я верю вам, доктор! — и по тому, с какой страстью Холмс это воскликнул, Дарвин понял: он испытал немалое облегчение от того, что эту мысль не пришлось высказывать самому. Что ж, он действительно любил брата и желал ему добра — в своей непростой манере.
А Дарвин ощущал себя ответственным за Шерлока как за своё детище, да ещё и лучшее. Самое удачное, самое живое.
Потому участь Шерлока Холмса была решена.
***
Досадное чувство, похожее на тоску, заставляло уходить прочь, бежать всё дальше и дальше в поисках островка покоя. Может быть, тогда удастся понять, что пошло не так.
Шерлок обнаружил себя идущим по анфиладам ледяных залов и остановился. Он не ожидал, что поиск занесёт его сюда. Наверное, Королева опять решила поиграть с ним. Что ж, пусть так, но разыскивать её в огромном жилище он не собирался, пусть сама приходит.
Зал, в котором он остановился, как и все прочие, переливался в свете северного сияния. Холодно отчего-то не было, хотя тут явно должна царить стужа. Теперь Шерлок рассмотрел, что дворец нерукотворный: стены чертогов намела метель, окна и двери проделали буйные ветры. Фантастическая природная красота была подавляющей и не говорила ни о чём, кроме могущества хозяйки. Её личность не отпечаталась в обстановке, или же Шерлок просто не умел прочесть окружающее, слишком отличное от того, к чему он привык.
— Приятно видеть тебя здесь, мой мальчик.
Высокий голос отразился от стен и потолка и раздался будто свыше. Шерлок обернулся. Позади него стояла высокая, стройная, ослепительно белая женщина, глаза её сверкали, как звёзды, но в них не было теплоты.
— Я вижу, ты созрел для служения мне.
— Нет!
— Ты мог бы быть и полюбезнее после того, как я помогла тебе ожить и сделала подарок, о котором ты так долго мечтал.
Королева и впрямь могла сделать то, о чём говорила, с её-то властью, но откуда Шерлоку было знать, что она не обманывает?
— Какая у тебя короткая память, мой мальчик, позволь я помогу тебе её освежить.
Она приблизилась и поцеловала Шерлока в лоб. Её поцелуй был холоднее льда и пронизывал насквозь. Он взломал оковы памяти, и Шерлок будто снова пережил тот момент, когда кромешная тьма, в которой невозможно было понять, куда можно податься и не придётся ли провести в ней вечность, осветилась появлением Королевы.
Она за руку вывела его к собственному телу, а по пути навязала ему подарок.
— Ты не будешь мне должен, но поблагодаришь неоднократно. Я просто восхищаюсь твоим стремлением к совершенству, так что не смей даже думать об отказе, — сказала она тогда.
И Шерлок действительно не посмел даже помыслить о сопротивлении. Королеве он был обязан тем, что сердце больше не билось, а эмоции не переполняли.
— Нет! Забери его назад, я вовсе не этого хотел! — прежде всего, Шерлок не хотел быть ей обязанным хоть чем-то. Младший Холмс не обязан служить, его присяга всегда добровольна, и выбор Шерлока был — не приносить её.
— В самом деле? Вот какова твоя благодарность, — она усмехнулась.
Шерлок покраснел, вспоминая, как отстаивал достоинства своего нового состояния перед Джоном, и тут же полностью осознал, что подарок действительно оказался не таким, как он себе представлял. И отказаться от него стоило не столько потому, что он вёл к служению, но потому, что не давал нужного.
— Я хотел очистить разум от лишнего, чтобы стать лучшим мыслителем. Но на самом деле я сейчас вижу со всей ясностью — то, что казалось ненужным, им вовсе не является. Наоборот, я стал хуже понимать людей, это мешает мне работать. Мешает жить, — тихо прибавил он.
— Лишь по человеческим меркам. Ты так и не захотел взглянуть на это правильно. Что ж, подарок я не заберу, но не запрещаю тебе избавиться от него самостоятельно, раз уж ты не умеешь его оценить по достоинству. Ты всегда мог это сделать, но он тебе нравился. Не бойся, я не буду мстить. Ты любопытный мальчик, но не один ты интересен мне. Хотя и жаль!
Жаль! Жаль! Жаль! Ужаль! Эхо будто откалывало от стен пригоршни снега, и они закружились в танце, унося Шерлока прочь.
Он проснулся и сел в постели. Тиканье в ушах казалось оглушительным, бисер пота выступил на висках и лбу. Воздух был словно чужим, незнакомым.
Впрочем, почему «словно»? Так и есть, Шерлок ведь в лаборатории доктора Дарвина, среди прочих недочеловеков, воскрешённых, но так и не ставших действительно живыми. Объекты для изучения, по которым пытаются понять, в чём заключается ошибка. Его тоже сочли человеческим мусором, годным лишь для экспериментов.
Шерлок обхватил себя руками. Только сейчас он в полной мере ощутил свою обиду на тех, кто так легко его отверг. Ведь сначала он думал лишь о том, что есть шанс наконец приблизиться к разгадке случившегося с ним, потом с удовлетворением отмечал, как удачно, что теперь он не подвержен влиянию стихийных чувств и не натворит глупостей — каким же он был идиотом, Господи! Не связал исчезновение чувств и странности его нынешнего сердца, даже не вспомнил о Королеве, просто не хотел о ней думать. Ему всегда была неприятна мистика, она чужда рациональному. И в самом деле, раньше всегда и всему находились лучшие объяснения, чем связанные с запредельными чудесами. Но стоило догадаться, что собственный случай — исключение, ведь он точно знал, что семья связана с непостижимым.
А еще большим идиотом он был, разрушая немногочисленные дорогие ему отношения. И в итоге бывшие друзья предали его. Ведь, когда Майкрофт уводил его, миссис Хадсон стояла в коридоре, сминая в руке платок, но от проходящего мимо Шерлока неосознанно подалась назад, как от чумного. А Джон просто сидел в кресле, сжимая палку, едва взглянул на них и отвернулся, процедив прощание сквозь зубы. Разве можно было такое представить год назад? Тогда Уотсон кидался защищать Шерлока, невзирая ни на что, он верил в друга, вопреки всему, а сейчас просто ждал, пока его уведут. Уберут из дому, как ненужную вещь, неуместно напоминавщую о том, чего не вернуть.
Шерлока затрясло. Он уже запамятовал, что такое сильные эмоции, а сейчас они накрыли его волной. Образ равнодушного Джона не оставлял, отказывался уходить из головы, хотя друг в воображении отворачивался, игнорировал Шерлока. А когда тот решил прикоснуться к нему и тем обратить на себя внимание, Джон повернулся и с вежливым удивлением спросил:
— Вы кто?
Шерлок забыл и то, какую боль эмоции умеют доставлять. Грудь судорожно сжималась, не давая толком вздохнуть, горло стискивалось, лицо горело, и лишь выкатившаяся из глаза слеза принесла облегчение. Она была крупной и, добежав до подбородка, не истаяла, а капнула вниз, куда-то в область сердца.
Тут его скрутило снова — до черноты в глазах. Один раз Шерлок уже пережил подобное, он знал, какая адская боль идёт рука об руку с переламывающимся костями и рвущимися мышцами, каким длинным оказывается миг умирания. Разница была лишь в том, что в этот раз ему будто взломали грудную клетку и принялись вытаскивать сердце, нетерпеливо отрывая его от кровеносных сосудов. Теряя сознание, Шерлок успел подумать: меньше всего мог ожидать от себя такой глупости, как смерть от горя.
Однажды, вечность спустя, его отпустили.
Первое, что он увидел — зарю за окном, которая окрашивала решётки и подоконник нежными розовато-персиковыми тонами. Эта картина врезалась Шерлоку в память на всю жизнь. Глядя на неё, он впервые за год услышал вместо привычного тик-так заполошный, нервный стук своего сердца.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
***
Примечания:
1Холмс пользуется пневматической почтой, где бланк, заполненный вручную, доставляется в закрытой капсуле по системе трубопроводов под действием сжатого или, наоборот, разрежённого воздуха.
2Врач, исцели себя сам!
URL записи
@темы: Шерлок,арт
-
-
16.06.2013 в 23:48Я думаю есть смысл убрать вот эти всякие коды:
Не потмоу, что я против ссылок, но весь текст курсивом - это жестоко.
-
-
22.07.2013 в 19:04-
-
22.07.2013 в 22:34